Услышанные молитвы. Вспоминая Рождество

Но мне не спалось всю ночь, и на то было несколько причин. Прежде всего шаги. Папа, тяжело дыша, бегал туда-сюда по лестнице. Как же меня подмывало посмотреть, что он делает! Я вышел на террасу и спрятался за бугенвиллеей. Оттуда мне открывался вид на всю гостиную с елкой и камином, в котором еще тлели последние угольки. А главное, я видел отца. Он ползал под елкой и раскладывал подарки. Завернутые в фиолетовую, красную, золотую, белую и голубую бумагу коробки приятно шуршали по полу. У меня голова пошла кругом: в одночасье рухнули мои представления о мире! Если эти подарки предназначены для меня, выходит, их не заказывал Господь и не доставлял Санта-Клаус. Нет, их купил и упаковал папа! А значит, мой родственничек Билли Боб и его гнусные дружки не врали, не дразнились, а говорили правду: нет на свете никакого Санта-Клауса. Однако страшнее всего было другое: неужели Соук все знала и солгала мне?! Нет, она никогда бы мне не солгала, это невозможно. Соук тоже верит. Просто… ну, хоть ей уже за шестьдесят, во многом она такой же ребенок, как я сам.

Я подглядывал за папой, пока он заканчивал дела и задувал последние свечи. Затем он ушел к себе, а я, выждав еще немного, спустился в гостиную, где все еще стоял тяжелый дух гардений и гаванских сигар.

Там я уселся и стал думать: ведь мне придется рассказать Соук правду. В груди шевелился гнев, странный злой умысел. Он не был направлен непосредственно на отца, но именно отец в конечном итоге стал его жертвой.

Когда рассвело, я изучил бирки на подарочных коробках. Везде было написано: «Для Дружка». И только одна коробка предназначалась Евангелине – по-матерински заботливой папиной домработнице, пожилой цветной женщине, которая весила триста фунтов[79] и целыми днями пила «кока-колу». Я решил открыть подарки: уже ведь утро, я проснулся, почему бы и нет? Не стану даже рассказывать, что было внутри – всякие рубашки, свитера и прочее занудство. Мне приглянулся только крутой игрушечный пистолет с пистонами. Я почему-то решил, что будет забавно разбудить отца пальбой из пистолета. Так я и сделал. Бах! Бах! Бах!

Он выбежал из спальни с вытаращенными глазами.

Бах! Бах! Бах!

– Дружок, что ты творишь?!

Бах! Бах! Бах!

– Прекрати!

Я рассмеялся.

– Пап, смотри, сколько чудесных подарков!

Успокоившись, он вошел в гостиную и обнял меня.

– Тебе понравилось, что принес Санта-Клаус?

Я улыбнулся. Он улыбнулся в ответ. Между нами затеплилась было нежность… А потом я взял и все испортил:

– Да, – сказал я. – А ты мне что подаришь, пап?

Улыбка его померкла. Он подозрительно прищурился – явно решил, что я хитрю. А потом сразу покраснел, будто устыдившись собственных мыслей, погладил меня по голове, откашлялся и сказал:

– Давай вместе пойдем в магазин, и ты сам что-нибудь выберешь. Есть у тебя мечта?

Я напомнил ему про самолет в витрине магазина игрушек на Канал-стрит. Лицо у него сразу осунулось. Конечно, он помнил самолет – и какой он был дорогой. Тем не менее на следующий день я уже сидел в зеленом самолете и мечтал, как взмою на нем в небо, пока папа выписывал чек счастливому продавцу. Мы немного поспорили о доставке: отец хотел отправить подарок в Алабаму почтой, но я был непреклонен. Самолет поедет со мной на автобусе – завтра, в два часа дня. Продавец даже позвонил в автобусную компанию, и ему сказали, что все довезут в целости и сохранности.

Однако Новый Орлеан меня не отпускал. Проблемой стала большая серебряная фляжка с самогоном; то ли из-за моего отъезда, то ли еще по какой причине, но отец без конца к ней прикладывался, а по дороге на станцию я здорово перепугался, когда он схватил меня за руку и громко зашептал:

– Я тебя так просто не отдам. Нельзя тебе жить с этими безумными тетками! Ты посмотри, что они с тобой сделали: мальчишке шесть – почти семь – лет, а он до сих пор твердит о Санта-Клаусе! Глупые старые девы, одна Библия да вязание на уме, да еще эти пропойцы-дядюшки… Послушай меня, Дружок, нет никакого Бога. И Санта-Клауса нет.

Он больно стиснул мою руку.

– Порой мне кажется… Ох, господи, порой мне кажется, что мы с твоей мамой совершили ужасную ошибку… И должны за это умереть, покончить с собой…

(Нет, он не покончил с собой, а вот мама тридцать лет назад успешно наглоталась снотворных.)

– Поцелуй меня… ну, пожалуйста… Поцелуй. Скажи, что любишь папу.

Я не мог вымолвить ни слова. Мне было очень страшно: а вдруг я опоздаю на автобус?! Еще я волновался за самолет, примотанный ремнями к крыше такси.

– Скажи: я тебя люблю. Ну, скажи. Прошу, Дружок. Скажи!

Мне повезло, водитель такси оказался славным и участливым малым. Если бы не он – и не помощь двоих весьма умелых носильщиков да одного добродушного полисмена, – не знаю, что бы со мной сталось. Отца так шатало, что он едва шел, но полисмен его успокоил и взял под локоть, а таксист пообещал отвезти его домой. Однако отец не уехал, пока носильщики не усадили меня в автобус.