И знаете, я это чувствую. Весточка от родных лишь подтверждает новость, которую я уже каким-то неведомым образом получил. От меня словно отрезали очень важную, незаменимую часть: теперь она болтается в небе, будто вырвавшийся из рук воздушный змей. И потому, проходя по кампусу этим декабрьским утром, я все ищу и ищу что-то в небесах – наверное, двух воздушных змеев, спешащих в рай.
Однажды в Рождество
Посвящается Глории Данфи
Для начала – короткая автобиографическая справка. Моя мать, исключительно умная и образованная женщина, была еще и первой красавицей Алабамы. Все так говорили, и это сущая правда. В шестнадцать лет она вышла замуж за двадцативосьмилетнего предпринимателя из приличной новоорлеанской семьи. Через год они развелись. Моя мама была слишком молода, чтобы стать женой и матерью, и слишком амбициозна: ей хотелось получить образование и построить карьеру. Словом, она ушла от мужа, а меня оставила на попечение своей многочисленной алабамской родни.
В те годы я почти не виделся ни с матерью, ни с отцом. Отец работал в Новом Орлеане, а мать, окончив университет, покоряла Нью-Йорк. Но я не могу сказать, что был несчастен. Наоборот, я радовался жизни: меня окружали заботой любящие родственники, тетушки и дядюшки, особенно
Именно Соук рассказала мне о Санта-Клаусе, о его струящейся бороде, красном костюме и набитых подарками санях с бубенцами на упряжке; я поверил, как верил всем ее рассказам о воле Божьей – точнее, воле Господа, как называла его Соук. Ушиб ли я палец на ноге, свалился ли с лошади или поймал в ручье крупную рыбу – все это, дурное и хорошее, было, по ее мнению, волей Господа. Пугающее известие из Нового Орлеана тоже пришло по Его воле: отец приглашал меня в город отпраздновать вместе Рождество.
Я рыдал; мне вовсе не хотелось ехать. Ни разу в жизни я не покидал нашего крошечного, затерянного среди лесов, ферм и рек алабамского городка. Ни разу не засыпал вдали от Соук: перед сном она непременно ерошила мои волосы и целовала меня. К тому же я боялся чужих людей, а отец был мне как чужой. Пусть мы с ним и виделись, помнил я его плохо и понятия не имел, какой он человек. Но Соук сказала: «Такова воля Господа. И потом, как знать, Дружок, вдруг ты увидишь снег!»
Снег! Пока я не научился читать сам, Соук читала мне сказки, и почти во всех был снег, много снега. Ослепительные, белоснежные, сказочные сугробы. Я мечтал о снеге, мне хотелось увидеть, почувствовать и потрогать это загадочное волшебство. Разумеется, ни я, ни Соук в жизни не видели снега – где его возьмешь в жаркой Алабаме? Не знаю, с чего Соук решила, что в Новом Орлеане он будет, там ведь еще жарче. Но это и не важно. Она просто хотела подбодрить меня перед поездкой.
Мне купили новый костюм. К лацкану прикрепили карточку с моим именем и адресом – на случай, если потеряюсь. Видите ли, мне предстояло ехать одному. На автобусе. Все думали, что карточка меня спасет от любых напастей. Все, кроме меня. Я страшно робел. Робел и злился – на отца, этого чужака, по вине которого я под самое Рождество тащусь к черту на кулички, покинув дом и любимую Соук.
До Нового Орлеана было около четырехсот миль[78]
. Первая остановка – в Мобиле. Там я пересел на другой автобус и еще целую вечность катил по болотам и вдоль побережья, пока наконец не прибыл в шумный город, звенящий трамваями и битком набитый опасными чужеземцами.То был Новый Орлеан.
Вдруг, когда я сходил с автобуса, какой-то человек подхватил меня на руки и крепко-крепко обнял; он смеялся и плакал – высокий красивый мужчина смеялся и плакал! А потом он спросил:
– Ты что, не узнал меня? Не узнал папу?
Я не смог вымолвить ни слова. Дар речи вернулся ко мне только в такси.
– Где он? – спросил я.
– Наш дом? Недалеко…
– Не дом. Снег.
– Какой еще снег?
– Я думал, тут будет много снега.
Папа странно на меня посмотрел, а потом все же рассмеялся.
– В Новом Орлеане снега не бывает. По крайней мере, на моей памяти не было. Но прислушайся: слышишь гром? Скоро пойдет дождь!