Услышать тебя

— Ты был очень слаб, и я все время откладывала этот неприятный разговор…

— Я уже здоров, так что можешь не стесняться, — усмехнулся Сергей.

Они уселись на скамью под толстой корявой березой. Откуда-то вынырнула трясогузка и опустилась на тропинку неподалеку от них. Поминутно кланяясь, сиреневая с белым и черным птичка направо и налево, вверх и вниз без устали крутила длинным хвостом. При этом она ухитрялась еще переливчато верещать. На ее зов прилетели еще две трясогузки, и птицы, будто исполняя какой-то ритуальный танец, заходили по кругу друг за другом. Сергей засмотрелся на них и не расслышал, что произнесла жена. Впрочем, переспрашивать не стал.

А Лиля говорила:

— …Так больше жить нельзя. Я для тебя пустое место. Сына ты почти не видишь…

«Как будто я в этом виноват! — с горечью подумал Сергей. — Ты и твои родители все сделали, чтобы отобрать у меня сына…»

— И потом, у тебя есть женщина… Экстравагантная амазонка!

— Амазонка? — удивился Сергей.

— Ну, та самая, что к тебе в больницу на мотоцикле приезжает, — сказала Лиля. — Мы с ней даже один раз встретились…

— Это ты придумала: амазонка? — спросил Сергей.

— И давно ты с ней встречаешься?

— Это уже не имеет значения, — устало сказал Сергей. Ему вдруг стало смертельно скучно. — Давай ближе к делу. Что ты хочешь?

— Развода, мой дорогой, — сказала Лиля. — Только развода.

Он сбоку взглянул на нее и поразился, как она сейчас похожа на своего отца: такой же хищный профиль, впадина на виске, грубая линия носа, расширившийся глаз. Николай Борисович зачесывал волосы так, чтобы не видна была солидная розовая плешь. Кроме того, он раз в неделю красил волосы, ликвидируя седину. Упаси бог, если кто-нибудь из домочадцев скажет, что он сегодня плохо выглядит! Сразу помрачнеет и замолчит.

Поэтому все в доме на дню несколько раз говорили ему, какой у него здоровый цвет лица, как ему идет новая крепдешиновая рубашка — Земельский шил себе на заказ только крепдешиновые рубашки.

Впервые такое разительное сходство дочери с отцом позабавило Сергея, и он снова стал прислушиваться к ее словам.

— …Папа уже договорился насчет обмена жилплощади. Не будем ведь мы с тобой делить эту несчастную квартиру? Все-таки нас двое: я и сын.

— Ради бога, — успокоил ее Сергей.

— Первое время поживешь у матери, а потом тебе дадут комнату, — деловито продолжала Лиля. — А может быть, у твоей амазонки есть жилплощадь? Переедешь к ней…

— Я тронут такой заботой.

— Когда ты выходишь из больницы?

— На той неделе.

— Я твои вещи сложила в чемодан. Ну, в тот коричневый, с испорченным замком. Мебель, я думаю, ты тоже не будешь делить?

— Бери все, — сказал Сергей.

— Даже машину? — сбоку взглянула на него Лиля.

— И машину, — сказал Сергей.

— Как с тобой все легко, — заметила Лиля. — Езди сам… У папы есть «Москвич».

— Ты что, выходишь замуж за папу?

— Вот все говорят, ты умный, умный… А что ты сделал в своей жизни умного? Чего ты добился? Не смог даже в Москву перебраться…

— Да, тут я маху дал, — улыбнулся Сергей.

— Пишешь, пишешь, а кому это надо? Повесть валяется в письменном столе, а роман…

— Романа нет, — сказал Сергей. — Роман тю-тю… Но Лиля пропустила это мимо ушей. Ее не волновали дела мужа. Уже давно не волновали. Ей нужно было высказать ему все то, что пришло в голову по дороге сюда. Лиля старалась не смотреть на него, чтобы не расслабиться, не утратить уверенности в своей правоте. И хотя у нее на языке вертелся вопрос: «Зачем сюда приходила эта девчонка из отдела писем?» — она его не задала. Действительно, какое все это имеет значение… Мало ли кто теперь к нему ходит? Главное то, что она пришла сюда последний раз…

Лиле хотелось быть жесткой, непреклонной, но где-то в глубине души поселилось сомнение: правильно ли она поступает, вот так разом сжигая все мосты за собой? Любит ли она еще этого человека? Тысячу раз, пока он лежал в палате, она говорила себе: «Нет!» Тогда почему же боится посмотреть ему в глаза?..

— А вот у мужа Рики Семеновны в этом году в Москве выходит книга…

— Я рад за него.

— Неудачник ты, Сереженька, — сказала Лиля. — Прав был мой отец…

— Не надо о нем, — попросил Сергей. — Что ты еще хочешь сказать мне?

— За месяц, что ты лежал в больнице, не прошел ни один твой очерк, — продолжала Лиля. — И надо тебе было ссориться с Лобановым? Умный человек так бы не поступил.

— Значит, я дурак, — сказал Сергей.

Лиля все же подняла глаза и посмотрела на него. Подбритые брови ее полезли вверх.

— Ты сильно изменился.

— Это верно, — сказал он.

Что-то в лице ее дрогнуло. Глаза вроде бы стали помягче, а до этого были злые, беспощадные.

— Ты любишь ее? — тихо спросила она, чертя пробковым каблуком красноватый песок.

— Люблю!

— А я и не догадывалась!

— Ты никогда бы и не догадалась, — сказал Сергей. — Очень уж высокого мнения о себе. И ревности в тебе нет — лишь уязвленное самолюбие. Ты слишком любишь себя, чтобы ревновать к другим… извини, что я раньше не рассказал тебе об этом. Честное слово, хотел, а потом вот это несчастье… Я должен был тебе рассказать…