Услышать тебя

— Все в порядке, — улыбнулся Володя. — Мирно беседуют… А ты панику подняла! — И, уже уходя из приемной, прибавил: — Ты, пожалуйста, не мешай им… А впрочем, сходи к курьерше, попроси пару стаканов чаю и отнеси им… Не знаю, как Сергей, а Тимофей Ильич с удовольствием подкрепится…

А в кабинете происходило вот что. Лобанов молчал. Длинная жилистая шея у него побагровела, а лицо, наоборот, стало серым. Глаза моргали, нижняя губа подергивалась. Он хотел что-то сказать и не мог, только кадык двигался вверх-вниз. И у Сергея вдруг пропала вся злость. Перед ним стоял и дрожал от страха жалкий человечек. Пестрый галстук сбился в сторону, от сорочки отлетела пуговица. Ударь его Сергей, и он все так же смотрел бы на него и моргал.

Сергей разжал пальцы, и Лобанов тяжело плюхнулся на редакторское кресло. На узком лбу его выступила испарина. Пальцы зашарили по столу — глаз он не отрывал от Сергея, — нащупали скрепку и стали разгибать ее. Ногти аккуратно подстрижены, на фалангах редкие рыжие волосины, большие пальцы короткие и расплющенные. Разогнув скрепку, Лобанов принялся за вторую. В лице его что-то дрогнуло, и он тихо сказал:

— Я этого так не оставлю. Сообщу в партбюро.

— Валяй, — сказал Сергей. — Мне теперь на все наплевать!

— Я звонил в Невель, — немного оправившись, сказал Лобанов. — Факты устарели. Директора школы уволили…

— А заведующего комбинатом бытового обслуживания отдали под суд, — перебил Сергей. — Все верно. Но, если бы фельетоны появились на страницах газеты своевременно, сейчас можно было бы давать «По следам наших выступлений». А ты их замариновал… Впрочем, я о другом… Вспомни мой первый фельетон про Логвина. Когда он еще был управляющим трестом леспромхозов, а ты — завотделом пропаганды. Ведь это ты сообщил ему про фельетон. А это было прямым предательством по отношению к газете, интересы которой ты сейчас так свято блюдешь!

Лобанов опустил голову и, не найдя больше скрепок, так сцепил пальцы, что костяшки побелели.

— Надо мне было бы обратиться в партбюро, — продолжал Сергей, — да вот беда, никогда я в жизни ни на кого не жаловался и не доносил. Даже на подлецов. Разоблачал в фельетонах, но вот пойти куда-то и заявить… Не могу! Наверное, я не прав, но тут уж ничего не поделаешь… Вот видишь, хотел тебе на прощанье морду набить, да рука не поднялась. Ты ведь и сдачи-то никогда и никому в жизни не давал? Ударить можно мужчину, а тебя?..

— За такие вещи можно и под суд, — сказал Лобанов.

— Законы ты знаешь… — Сергей достал из кармана сложенный вчетверо лист и протянул ему. — Вот мое заявление об уходе… И не думай, что из-за тебя ухожу. Велика была бы честь! С такими, как ты, еще бороться можно… Раньше-то ты бы меня наверняка засадил за решетку. Это ты умел делать… Помнишь, когда ты приволок в дом колхозника трофейный приемник и «Капитал» Маркса, а я сказал, чтобы все это убрали? Помнишь, Лобанов? И сообщил, что я сорвал задание обкома партии? И долго ждал, что меня привлекут к ответственности. Не дождался, Лобанов! Ты забыл, что сейчас совсем другое время. И тогда решил подло мстить рублем!.. Эх, да что с тобой толковать! Недаром говорят: горбатого могила исправит… Подписывай бумагу и к черту!

Лобанов долго читал заявление, разглаживал его ладонями. Сергей ожидал, что он обрадуется и тут же подмахнет. Однако замредактора вовсе не обрадовался, он растерялся. На лбу его собрались морщины, глаз он не поднимал, собираясь с мыслями.

Дверь приоткрылась, и в щель заглянула Машенька. Лицо у нее озабоченное. Посмотрев на Лобанова, затем на Сергея, она сказала:

— Чай сейчас закипит…

— Что? — удивился Лобанов. — Какой чай?

— Как хотите, — пожала плечами Машенька и вышла из кабинета.

— Подождал бы редактора, — наконец сказал Лобанов. — Ты ведь еще альманах не сдал.

— Никого я ждать не буду, — отрезал Сергей. — Альманах давно в типографии.

— Я не подпишу.

— Опять струсил?

— Вот приедет Дадонов, пусть он и решает этот вопрос… Пять дней-то можешь подождать?

— Я и часа больше не буду ждать. Я не могу с тобой в одной редакции работать! — сказал Сергей, направляясь к двери.

Когда он уже взялся за ручку, Лобанов задвигался в кресле и хрипло крикнул:

— По закону ты должен две недели отработать… Слышишь, Волков!

— Я тебе ничего не должен, а вот ты мне должен за два фельетона и очерк… — обернулся Сергей. — Запомни, когда-нибудь я потребую с тебя долг, Лобанов!..

— Все верно, уходи из газеты, бросай к черту свою профессию и… как это у Ильфа и Петрова?.. переквалифицируйся в управдомы! Но ты же не Остап Бендер, брат Сергей. Ты от бога журналист, а может быть, и писатель… Какого ж ты черта зарываешь свой талант в землю?! Кому от этого прок? Ни себе, ни людям!

Александр Арсентьевич Козодоев достал смятый платок, отер вспотевший лоб. Солнце нещадно палило. С речки доносились крики барахтающихся в воде мальчишек. За спиной молча застыли разомлевшие тополя. Пахло медовым клевером. Его много росло на береговом лугу. Пчелы и бабочки, совершая короткие перелеты, обстоятельно обследовали каждый цветок.