Услышать тебя...

— Мир всегда делился на умных и дураков... И ду­раки всегда тащили свои деньги умным, которые умели ими распорядиться на благо прогресса и цивилизации...

Вот тогда Сергей и сказал Николаю Борисовичу, что они совершенно разные люди и никогда не поймут друг друга. Спорить с ним и что-то доказывать было беспо­лезным делом. Честно говоря, Сергей впервые в жизни столкнулся с таким откровенным и убежденным хищни­ком. И даже растерялся. Для Земельского нет ничего святого, кроме денег. Никаких светлых идеалов. Деньги и деньги, как для пьяницы водка. Много разных хапуг, жуликов, любителей запустить руку в государственный карман повидал в своей журналистской практике Сергей, но вот с таким типом повстречался впервые. Все те ха­пуги и жулики, пойманные за руку, сознавали свое ни­чтожество и вину перед людьми и законом. У них не было никаких теорий и убеждений. Раз сошло с рук — попро­бую второй, и так до разоблачения. А потом покаянные слезы, битье себя кулаками в грудь и клятвы начать но­вую, честную жизнь. Эти люди сознавали, что они зани­маются нечестными делами, и готовы были к расплате за это. Земельский не считал накопительство нечестным и недостойным занятием. Наоборот, он возмущался

госу­дарственным строем, при котором это дело считалось преступлением.

Позже Сергей понял, что они с тестем не только раз­ные люди — это было бы слишком мягко сказано, — ме­жду ними непреодолимая пропасть. Их разделяет все:

идеалы, взгляды на жизнь, сама жизнь. Из разных миров они, и просто удивительно, почему оказались под од­ной крышей. Но все это он понял гораздо позже, а тогда, в Андижане, лишь изумлялся тестю.

И Лиля в этом доме стала какая-то другая, неузнавае­мая. Очень часто надолго исчезала из дома, бросив Сер­гею на ходу: «Я к подруге!» С матерью на кухне о чем-то шушукались. Стоило появиться Сергею, как обе сразу умолкали. И еще новое: Лиля стала отводить свой взгляд, когда Сергей смотрел на нее. Когда приходил с работы отец, она вообще старалась не разговаривать с мужем.

Сергей часами возился с сыном. Учил его плавать в хаузе, гонять голубей, сажал его верхом на Джека и во­зил по саду. Сын засыпал его вопросами, на которые Сер­гей охотно отвечал, поражаясь детской любознательно­сти. Юрку интересовало все на свете: почему гусеница зеленая, откуда берутся листья на дереве, почему кошка ест воробьев, сколько виноградин можно зараз съесть... И так без конца. Случалось, что Сергей с позором убе­гал от него: на такой жаре голова отказывалась рабо­тать.

Ночью под марлевым пологом, когда Сергей и Лиля наконец оставались наедине, он пытался поговорить с ней начистоту, но стоило лишь завести разговор про ее отца, как она замыкалась и не отвечала. А когда разо­злившийся Сергей повышал голос и начинал возмущать­ся, поворачивалась к нему спиной и шептала: «Не мо­жешь потише? Папа услышит!»

Все слова Сергея отскакивали от жены, как горох от стенки. По поводу фельетона Лиля сказала, что Сер­гей мог бы и не писать его, раз совесть не позволяет, но с отцом так разговаривать не имел права. Он все-таки у него в гостях. Мог бы как-нибудь по-другому... А во­обще— и в этом она уверена — Сергей должен был вы­полнить просьбу отца. Пусть не фельетон, критическую статью хотя бы. А если бы он это сделал, то отец...

— Подарил бы нам бухарский ковер?.. — зло ска­зал Сергей.

Лиля как-то странно посмотрела на мужа и вздох­нула.

— Ты совсем не знаешь моего отца.

— И знать не хочу!

— Я очень жалею, что все так получилось... — Лиля обняла его и, поцеловав, прошептала: — А может быть, ты все-таки напишешь этот дурацкий фельетон, Сережа?

Я хочу, чтобы у нас все было хорошо. С моим отцом не стоит ссориться...

Сергей отвернулся от нее и, чувствуя, как гулко за­стучало сердце, сказал:

— Вот сейчас я понял, что не только твоего отца — тебя совсем не знаю.

Отодвинувшись на край постели, Лиля с досадой ска­зала:

— Ты упрямый, как ишак, или...

 — Ты хочешь сказать, дурак? Лиля промолчала.

Если днем в присутствии других Сергею приходилось сдерживаться, то ночью он высказывал жене все, что думает об этом доме. Когда вспыльчивый Сергей повы­шал голос — в винограднике под пологом, — неподалеку раздавалось характерное покашливание Земельского. У Сергея создалось такое впечатление, что тесть подслу­шивает.

Шли дни, а отношения оставались натянутыми. Все в этом доме было фальшивым насквозь: медоточивые разговоры отца и детей, неприкрытая лесть и восхищение его особой, холодное вежливое внимание к Сергею. На­доела ему эта неестественная жизнь.

Кто чувствовал себя здесь прекрасно, так это сын Юра: бегал в панамке и трусиках по саду, пускал в хаузе бумажные кораблики, с утра до вечера ел всевозможные фрукты, возился с собаками, курами, голубями и всем задавал бесчисленные вопросы. Спал он тоже в вино­граднике, с Капитолиной Даниловной. Земельский спал отдельно, под айвой. Редкий день он не приносил внуку подарка: плитку шоколада, заводную игрушку, сочную грушу. Иногда брал Юру на колени и, тыкая пальцем в тугой живот, говорил:

— Чем сегодня набил свой курсак? Виноградом, ар­бузом или дыней?