Успех

Этот писатель, Жак Тюверлен, пришел в театр, когда спектакль уже начался. Да и то потому только, что его отсутствие выглядело бы дезертирством. Ничто не волновало его, не трогало — он заранее был уверен в неуспехе. Давно уже подвел итог, не обманывая себя, не жалея — даже инженер Прекль вряд ли судил бы его суровее. Что такое искусство? Что такое произведение искусства? Все, когда-либо созданное искусством, возникло из потребности в самовыражении, столь же присущей людям, как потребность в пище и продолжении рода. Кто знает, может быть, природа заложила в человеке эту потребность для того, чтобы свой индивидуальный опыт, свои знания он передал потомству по возможности непосредственно, в незамутненном виде. Он, Жак Тюверлен, использовал свои способности к самовыражению плохо и глупо. Не устоял перед искушением воплотить замысел не с помощью бумаги и пишущей машинки, а с помощью вместительного театрального зала и сотен людей. Пожертвовал могучей самодержавностью письменного стола и, глупец, вроде какого-нибудь Руперта Кутцнера, поддался дурацкому желанию ради собственного удовольствия собрать воедино эти сотни людей.

Он прошел не в зрительный зал, а за кулисы. Все нервничали, он всем мешал. Кончилось тем, что акробат Бьянкини Первый пригласил его к себе в уборную. Он долго просидел там с Бьянкини Первым и Бобом Рихардсом, имитатором музыкальных инструментов, мирно и приятно беседуя, не вспоминая, что в нескольких метрах от этой уборной разыгрывается глупая, исковерканная пьеса, к которой, пока он ее писал, были прикованы все его помыслы.

Между тем на сцене, картина за картиной, шло обозрение «Выше некуда», внешне блестяще и хорошо слаженное и все-таки тягучее. Картины «Натюрморт» и «Тутанхамон» не произвели впечатления, и знатоки уже шептались о провале. Но обыкновенные зрители были полны добродушия и терпеливо ждали, что же будет дальше. При малейшем оживлении на сцене они начинали бурно веселиться, забыв, как томились и скучали минуту назад. Картина «Голая истина» прошла с несомненным успехом. Г-жу фон Радольную встретили шумными аплодисментами: большая, пышная, она была явно по вкусу публике. Зрителям импонировала, нравилась невозмутимость, с которой она демонстрировала округлость своих форм.

И все-таки обозрение провалилось бы уже в первый час, если бы не шумовые инструменты изобретателя Друкзейса. Когда они грянули, когда в оркестре раздалось мычание коров и хрюканье свиней, когда зазвучали гудки автомобилей, свистки паровозов, грохотанье грома, лай собак и топот марширующих войск, когда Боб Рихардс из Черновиц начал плаксиво подражать этой какофонии, когда разноголосый шум слился воедино и на его фоне возник мюнхенский гимн о зеленом Изаре и неиссякаемо благообразном уюте, когда он, в свою очередь, превратился в гимн бывшего баварского королевства и был подхвачен всем чудовищным ансамблем оглушительных шумовых инструментов, когда на сцене закружились голые «герлз» с бело-синими шарфами вокруг грудей и бедер, когда они принялись потрясать бело-синими баварскими флагами, когда в довершение всего на экране рядом с недостроенными башнями, ливерными сосисками, пивными кружками и символической фигурой мюнхенского мальчишки, обряженного монахом, появился баварский лев, — тогда от первоначального разочарования не осталось и следа. Зрители повскакали с мест, здоровенные ручищи захлопали, глотки подхватили гимн.

Усмехался Каспар Прекль, улыбался наверху, на своем мостике, осветитель Бенно Лехнер. Никто не знал, кем задумана эта злая шутка — Тюверленом или Пфаундлером, и вообще была ли она задумана заранее. Даже Тюверлен и тот улыбался. Все-таки хоть что-то да осталось в его обозрении от первоначального замысла. Эти зрители, которые с таким восторгом подхватывают гимн, исполняемый хрюкающими свиньями, мычащими быками и человеком с изуродованным носом, эти люди, в чьих сердцах и голосовых связках пародийная мелодия немедленно вызывает буйный расцвет глубоко вкоренившегося энтузиазма — поистине, они пришли сюда прямо из комедий Аристофана.