А в общем, это было хорошее для нее время. Глядя, как упорно, сосредоточенно и радостно работает этот человек, она ни разу не усомнилась — есть ли смысл в том, что он делает? И нужное ли это дело? А если нужное, то для кого? Тюверлен трудился с такой же бессознательной уверенностью, с какой зверь устраивает себе логово. Однажды она спросила, какую высшую реальность мог бы он извлечь из ее действительности? Они лежали рядом под ярким солнцем на мостках, далеко вдававшихся в озеро. Прищурившись, Тюверлен оглядел ее; на его коричнево-красном от загара, голом лице особенно четко выделялись редкие светлые волоски. Потом своим скрипучим фальцетом заявил, что ему лень отвечать. Но Иоганна настаивала, и он сказал, что уже знает, как придать ей и ее судьбе высшую реальность. Например, показать, что борьба даже во имя справедливого дела порою превращает хорошего человека в плохого. Снова искоса поглядел на нее прищуренными глазами. Она промолчала, только взглянула на свои ногти, уже не блестящие и миндалевидные, а квадратные и тусклые.
Может быть, они стали такими потому, что Тюверлен научил ее править машиной. Она отдалась новому спорту энергично, целеустремленно, и оба при этом много смеялись. В свободное от работы время они катались на лодке, бродили по лесистым склонам, уезжали далеко в горы. Вода в озере была уже холодная, но, когда они плавали наперегонки, Иоганна почти не уступала Тюверлену. Несколько раз даже оказалась выносливее, чем он.
Однажды, без всякой причины, Тюверлен вдруг забросил радиопьесу «Страшный суд» и взялся за какую-то новую вещь. Целую неделю он ожесточенно и сосредоточенно трудился. Иоганна не спрашивала, что он сейчас пишет, а Тюверлен, обычно такой откровенный с ней, на этот раз молчал. Даже за столом он иногда сидел с необычайно мрачным и таинственным видом. Иоганна относилась к этой работе Тюверлена с суеверным страхом и очень его любила.
Потом, когда на шестой день они в лодке плыли по озеру, Тюверлен, как во время их первой загородной поездки шестнадцать месяцев назад, прочитал написанное. А написал он тот самый посвященный делу Крюгера очерк, который и сегодня можно считать образцовым — с такой четкостью излагались в нем ход процесса и его предыстория, с такой пронзительной отстраненностью описывалась чудовищно устарелая машина правосудия тех лет. После чтения очерка, эпиграфом к которому были взяты слова Канта о том, что между правом и этикой нет ни малейшей связи, они заговорили о заключенном Крюгере и его судьбе. Тюверлен относился к Мартину Крюгеру все так же неприязненно. Ему не нравились его книги, не нравился и он сам. Сколько вокруг людей, попавших в беду и более достойных сочувствия, чем Крюгер. Но помочь ему необходимо, это яснее ясного. Он, Тюверлен, не любитель пышных фраз и разглагольствований об этике, о социальной солидарности. Чтобы жить в мире с собой, ему достаточно некоторой чистоплотности. Его социализм начинается с собственных домашних дел. Иоганна снова налегла на весла: она была в смятении, не знала, что сказать. Не понимала человека, которого любила. Почему, никем не прошенный, взялся он вызволять из-за решетки своего соперника?
— Немного попрактиковавшись, — скрипуче говорил Тюверлен, — любой негодяй может разыграть роль этичного человека. Перед собой и всеми на свете. А я такой этике предпочитаю честную игру.
Когда в последний раз вспоминала Иоганна Мартина Крюгера? Вчера? Позавчера? Так или иначе, после разговора с Тюверленом она написала несколько писем: адвокату Лёвенмаулю, который после отъезда Гейера в Берлин вел дело Крюгера, самому Гейеру, Пфистереру и даже кронпринцу Максимилиану. Адвокат Лёвенмауль в ответном письме подробно излагал все, что им было сделано, все за и против в вопросе о пересмотре дела. Из этих одиннадцати напечатанных на машинке страниц Иоганна извлекла только одно: дело Крюгера застыло на мертвой точке. Адвокат Гейер объяснял ей, что это дело теснейшим образом связано с общеполитическими вопросами. Его письмо было написано с блеском, с обдуманной иронией, исполнено оптимизма, непререкаемо логично. Внизу следовала приписка от руки, и даже не будь Иоганна графологом, она и то поняла бы, что ей писал человек, потерявший почву под ногами. Из канцелярии претендента на престол пришло учтивое, уклончивое, бессодержательное послание. Зато доктор Пфистерер, больной и, видимо, писавший с большим трудом, настрочил ей письмо от руки, подробное, сочувственное, полное обобщений и неистребимой надежды на то, что, быть может, человек все-таки благороден, благожелателен и добр.
Успех Тюверлена за границей рос и рос. Умножалась слава, умножались деньги. Он подарил Иоганне автомобиль.
Порою Иоганна думала — хорошо бы иметь ребенка от Тюверлена. Она завела с ним разговор, намекнула на свое желание. Он не понял намека. Она замолчала.