Успех

— Мне очень жаль, господин Кутцнер, — холодно, непреклонно, истинно бюрократическим тоном произнес Флаухер, — но эту вашу просьбу я исполнить не могу. Мой коллега, — добавил он, указывая на Кастнера, — целиком разделяет мою точку зрения.

Себастьян Кастнер поспешно кивнул. Кутцнер направился к двери — разговор был исчерпан. Но уйти, ничего не сказав, — нет, это было свыше его сил.

— Боюсь, — проронил он, — что в этот час посеяны зловещие для Германии семена. — Отрывисто, по-военному наклонил голову и вышел. Его последние слова прозвучали скорбно, угрожающе, достойно, но и актеру Штольцингу пришлось бы признать, что ушел он со сцены без всякого блеска.

Победа размягчила Флаухера. Он даже запретил «Обществу свободомыслящих» объявить о докладе известного ученого на тему «Анимизм у папуасов», дабы не обидеть «истинных германцев».

Днем в желтый дворец в стиле бидермейер явился Отто Кленк. Он не был записан на прием, тем не менее Флаухер принял его незамедлительно.

— Чем могу служить, коллега? — спросил он.

— Я думаю, Флаухер, — или, может, вас надо величать «господин генеральный государственный комиссар»? — так вот, я думаю, что ваш пышный указ — всего-навсего красивый жест. Мы нисколько не возражаем против вашего титула, господин генеральный государственный комиссар, но, что касается существа дела, ни на какие компромиссы идти не можем. Съезд партии состоится, освящение знамен состоится. — Кленк сидел в своей обычной грубошерстной куртке, гигант с властными карими глазами; Флаухер, массивный, с квадратным лицом, казался рядом с ним коротышкой. Кленк рассчитывал, что Флаухер вспылит, и заранее радовался. Но тот только оттянул пальцем воротничок — и все. Его невыразительные, в красных жилках глаза спокойно смотрели на несдержанного противника. Он предложил ему министерство юстиции, но этот суетный человек не ударил по подставленной левой ланите.

— Сегодня утром у меня был ваш господин Кутцнер, — сказал он, и торжество придало его хриплому голосу тихую мелодичность. — Он просил меня о том же, что и вы, Кленк. Но есть пределы, которые я не могу преступить, даже когда меня умоляют на коленях.

— Кто это вас умоляет на коленях? — Кленк тоже невольно умерил свой громовой голос; от этого он зазвучал вдвойне угрожающе, так что победоносному Флаухеру стало жутковато. Но тут же он вспомнил о буквах К + М + Б на двери кабинета, вспомнил о своей миссии.

— Было время, Кленк, — храбро сказал он, — когда вы твердили об умеренности.

— Не увиливайте, Флаухер, — проворчал Кленк. — Вас кто-нибудь умолял на коленях?

— Да, кто-то умолял, — подтвердил Флаухер. — Господь поверг высокомерного предо мной во прах. Я преисполнился отцовских чувств к нему. Но позволить ему освящение знамен все равно не мог.

Кленк грубо выругался про себя. Этот Кутцнер, этот болван, это дерьмо! За что ни возьмется, все испоганит.

— Но ко мне вы преисполнитесь братских чувств и не откажете в моей просьбе, — сказал он на этот раз с обычным властным благодушием.

Флаухер решил, что самое страшное позади.

— Я и был исполнен братских чувств к вам, — елейно произнес он. — Быть может, вы припомните, что я предложил вам место рядом с собой. Я всегда был вам добрым соседом, Кленк.

— Значит, освящение знамен состоится? — коротко, как бы подводя итог разговору, спросил Кленк.

— Нет, — еще короче ответил Флаухер. И хотя он знал — надо спокойно сидеть в кресле, но не выдержал. Встал, торжествующий, массивный.

Кленк продолжал сидеть.

— Тем не менее оно состоится, — сказал он.

— Сомневаюсь, — сказал Флаухер. — Думаю, вы от него откажетесь. С вашим Кутцнером у вас ничего не выйдет, — добавил он, хладнокровно взвешивая каждое слово и чуть раздвигая губы в улыбке.

— Должно быть, у вас сильный козырь в руках, Флаухер, иначе вы не разговаривали бы так нагло, — сказал Кленк. Он напряженно ждал ответа. Решил, — если тот сейчас выйдет из себя, распалится, тогда и он даст себе волю, сделает решительный шаг, и плевать ему на дерьмового Кутцнера.

Но Флаухер из себя не вышел. Флаухер остался елейным, таким елейным, что Кленку вся кровь ударила в голову. Флаухер только и сказал:

— Возможно, у меня и впрямь в руках сильный козырь.

Он поглядел на противника, и противник поглядел на него, и, как ни бесился в эту минуту Кленк, он понял, что Флаухер не болтает по-пустому. Теперь встал и он. С высоты своего гигантского роста посмотрел на Флаухера и с тихой угрозой произнес:

— Вы больны манией величия. Я оставил вас тогда на вашем посту, и вы заболели манией величия.

Флаухер больше ничего не сказал. Это был лучший день в его жизни. Ничто не должно было нарушить его благостного, гордого покоя. Зазвучали, все удаляясь, шаги Кленка, им в такт в душе у Флаухера зазвучал низкий женский голос, которому вторили колокола и скрипки:

О приди, мой час желанный,
Брезжи, день желанный мой!