Успех

Потом стал ее упрашивать, беспомощно и беззлобно. Одна мысль о том, чтобы поставить точку на искусстве в «Южногерманской керамике», приводит его в содрогание, но ладно, если ей этого так хочется, он пойдет на уступки, не будет спорить. Он не понимает, почему официальный брак принесет такую большую экономию, но если она считает, что без Петерсберга не обойтись, ладно, пусть будет Петерсберг. Но его дом, чудесный дом на Зеештрассе, нет, он просит прощения, тут он будет стоять на своем. Время, труд, вкус, жизнь, сердце, — он все вложил в этом дом, и можно ли это чем-нибудь возместить? Продать его — нет, это будет не просто несчастьем, но еще и величайшей глупостью. И как, собственно, она представляет себе их дальнейшую жизнь? Они не крестьяне, не могут обойтись без Мюнхена, не могут круглый год сидеть в деревне. Нет, об этом и говорить нечего.

Госпожа фон Радольная сказала, что вовсе не предлагает круглый год жить в деревне. Он может снять в Мюнхене квартиру-ателье, целый этаж, перевезти туда кое-что из дома на Зеештрассе. Что поделаешь, придется ему с божьей помощью как-то смириться.

— Мне тоже иной раз приходилось смиряться, — сказала она. Не повысила голоса, была по-прежнему ласкова и невозмутима, но так произнесла это «мне тоже иной раз приходилось смиряться», что г-н Гесрейтер понял, — дальше спорить бесполезно. Он не заблуждался — Катарина намекала не на то время, когда и у нее были денежные затруднения, а на то, когда она слала ему письма в Париж и в ответ получала холодно-дружеские записки.

Таким образом, г-жа фон Радольная все взяла в свои руки, и дело пошло быстро. Она продала дом на Зеештрассе кому-то, кто явно был подставным лицом. Г-н Гесрейтер понятия не имел, к кому сейчас перешел его дом. Оставалось снять квартиру, решить, на какие стены и улицы придется год за годом смотреть, какой воздух в себя вдыхать. Для этого надобно держать совет с самим собой, с друзьями, с людьми искусства, для этого культурному человеку надобны месяцы и месяцы. Но г-жа фон Радольная и тут не стала мешкать. Вместо девяти больших и пяти маленьких комнат, не считая кладовок и чуланчиков, которые были в распоряжении г-на Гесрейтера на Зеештрассе, он теперь был обладателем одного ателье и одной спальни на Элизабетштрассе, в доходном доме, на пятом этаже, на «юххе». В Мюнхене словом «юххе» презрительно называли верхние этажи домов, потому что на такой высоте чувствуешь себя как на горной вершине и там вполне можно распевать тирольские песни и кричать «юххе». Но г-ну Гесрейтеру отнюдь не хотелось распевать тирольские песни. Он не слишком страдал оттого, что больше уже не принадлежит к крупным промышленникам, но бесконечно терзался из-за утраты своего дома, своей обстановки. Человеческое сердце не очень вместительно, поэтому достойно удивления обилие всевозможных предметов — письменных столов, кресел, диванов, кушеток, которые втиснулись в сердце г-на Гесрейтера. В его сердце, но не в ателье на Элизабетштрассе. Если поставить в спальню большую кровать с изображением экзотических зверей, там уже нельзя будет повернуться. А как быть с горками, с моделями кораблей, с «железной девой» — его излюбленным орудием пытки, — со всеми очаровательными, греющими душу безделками? Г-жа фон Радольная не пожелала взять в Луитпольдсбрун ни единой мелочи: все, что не уместится на Элизабетштрассе, он должен продать, пустить с молотка. Г-н Гесрейтер попробовал поднять бунт. Но быстро сдался.

Аукцион состоялся в конце апреля. Собралось множество народу — члены «Купеческого клуба», «Мужского клуба»; дом на Зеештрассе с трудом вмещал всех любопытных и покупателей.

Господин Гесрейтер не пришел на распродажу своих сокровищ. День был погожий, ясный, и он отправился в Английский сад. Шел небыстро, но пружиня шаг, помахивая тростью с набалдашником из слоновой кости. Думал — какое это все-таки свинство, какая непроходимая глупость — вот так, за здорово живешь, разбросать с великим трудом собранные им вещи по чужим рукам, равнодушным, неуклюжим. У него было искушение — смешаться с толпой любопытных, большей частью, вероятно, его добрых знакомых, поздравить новых владельцев веселым, хотя и не без горчинки тоном. Но он не поддался искушению. Все дальше уходил от Зеештрассе, добрался до Галереи полководцев. Возмущение по поводу мерзкого памятного камня, которым эти олухи опять обесчестили прекрасную площадь, несколько облегчило ему сердце.

Тем временем на Зеештрассе шел аукцион и кипели страсти. Обстановка в стиле бидермейер и ампир, горки, все милые, занятные безделушки, вся утварь и посуда, предназначавшаяся для парадных приемов, костюмы, платки, картины, скульптура шли с одной, двумя, тремя надбавками. И не только равнодушные руки завладевали этими редкостями. Кое-кто из новых владельцев был вне себя от радости: у Маттеи, у Грейдерера, у старика Мессершмидта день выдался на славу.