Успех

К своему удивлению, он обнаружил, что эта скрытая, бескорыстная помощь шла на пользу его книге. Матерьял зашевелился, задвигался, закружился, начал дышать; но среди ожившего матерьяла мертвым грузом лежало нечто, так и не вышедшее за границы констатации, — дело Крюгера. Вначале Жак Тюверлен вообще его отбросил — оно было несущественно для «Книги о Баварии»; потом ему загорелось добиться и этого — воскрешения Крюгера и его процесса. Все людские судьбы должны помогать восхождению рода человеческого на высшую ступень. Но только те избранники, кто умеет заставить других вновь пережить эти судьбы, сохранят их для грядущих поколений. Окажется ли отдельная судьба плодотворной для рода, зависит не от ее величия и значительности, не от ее носителя, а только от художника, который осознаёт ее и воплощает в творении искусства. С той секунды, как судьба Мартина Крюгера завладела сознанием Жака Тюверлена, мученичество этого человека обрело смысл, как обрели смысл горести Иоганны и самого Жака. Что-то понуждало его воплотить в искусстве заключенного Крюгера.

Ему мало помогало то, что по случайному стечению обстоятельств он хорошо знал жизнь Крюгера и даже как-то был связан с нею. Не имело значения, каковы в действительности были Мартин Крюгер и его судебное дело, да и вообще существовали ли они. Разве так уж важно, жил ли в действительности Иисус из Назарета? Существовал его образ, который озарил мир. В этом образе — и только в нем — была явлена истина. Важно было, чтобы образ Мартина Крюгера, пережитый Жаком Тюверленом, люди воспринимали как истинный.

Он все яснее понимал, что силы для осуществления этой задачи черпает в одном источнике — в глухом гневе Иоганны. Ее стремления каким-то таинственным образом переплетались с его собственными, ее суровое негодование, переливаясь в его творение, зарождало в нем жизнь. Книга Тюверлена питалась страстным желанием Иоганны зажечь в людях сочувствие к мертвому Мартину Крюгеру. И ему порою казалось, что стоит ей сдаться, как сдастся и он.

В конце октября он получил из Нижнего Новгорода письмо от Каспара Прекля. То было его первое письмо Тюверлену. В нем он мало рассказывал о себе. Зато подробно описывал, как ему удалось разыскать картину «Иосиф и его братья». Она висела в музее маленького городка на границе европейской и азиатской России. Называлась теперь «Справедливость» — ее первое название было зачеркнуто. Когда Каспар Прекль увидел картину, перед ней стояли школьники, четырнадцатилетние мальчики и девочки, целый класс. Выслушав историю Иосифа, — до сих пор это библейское предание было им неизвестно, — они стали серьезно обсуждать, достаточно ли проникся художник духом коллективизма и очень ли он заражен индивидуалистическими воззрениями буржуазного мира.

Работая над новой книгой, Тюверлен особенно остро чувствовал, как ему не хватает перепалок с неукротимым Преклем. И радовался, что именно на этой стадии работы тот так насмешливо и отстраненно написал ему о художнике Ландхольцере и картине «Справедливость». Воодушевившись, Тюверлен бегал взад и вперед по комнате перед Анни Лехнер. Достал третий том «Капитала» Карла Маркса — миллионы людей считали этот том книгой из книг. За отсутствием Каспара Прекля накинулся на Анни. Победоносно, словно нанес Преклю сокрушительный удар, прокричал ей слова Маркса о том, что надо изобразить «окаменелые порядки» немецкого общества и заставить их пуститься в пляс, «напевая им их собственные мелодии», что «надо заставить народ ужаснуться себя самого, чтобы вдохнуть в него отвагу»^{63}. Под конец, в качестве якобы неопровержимого довода против письма Прекля, отыскал открытку, написанную им самому себе во время очередного спора все с тем же Преклем: «Дорогой Жак Тюверлен, никогда не забывайте, что вы существуете на свете только для самовыражения. С искренним уважением ваш преданнейший друг Жак Тюверлен». Честя на все корки теории Каспара Прекля, кнопками прикрепил открытку к стене над самой пишущей машинкой. Затем с неподдельным интересом начал расспрашивать Анни Лехнер о том, что Каспар Прекль пишет ей о своем житье-бытье.