Успехи Мыслящих (СИ)

Ему хотелось доверить бумаге особое произведение ума - записки мелкого человека, начать с замысловатых абстракций, заключающих в себе все известное и значимое о загадках бытия, порассуждать о современном мире и положении дел в нем и под занавес бурно и беспощадно восстать на собственное ничтожество. Оно покорно разоблачает само себя перед лицом вечности.

Создал он, однако, всего лишь приведенную выше запись. Речь в ней зашла о едва ли не красивейшем уголке города, о небольшом и узком квартале между монастырской стеной и торговыми рядами, где был еще физически не отделенный от рядов сумрачный проход с как бы спрятанной в его почти что тупике церковкой. Иной раз, особенно вечерами, когда заходящее солнце не золотило, а разве что лишь нежным прикосновением красило башни и купола монастыря и самым выгодным образом освещало ту церквушку, Игорек останавливался в тени дерева и подолгу стоял в особом настроении какого-то, кажется, ожидания. И вот в этот вечер, после тайного присутствия возле беседки, он тоже там очутился, сбежав от своих врагов. Он смотрел на мощную монастырскую стену и башню, обозначавшую некий ее угол, на забавную и милую декоративность торговых рядов, на тихо прячущуюся в дикой, древней пасмурности строений церковку, и не мог насмотреться, все ожидая при этом, в сущности, чуда, ибо ему казалось, что не может в подобном месте не произойти с ним наконец удивительного события, может быть, встречи, которая разом перевернет всю его жизнь. Он все ждал, что из-за угла, из-за башни появится быстрым шагом человек с какой-то обязательной странностью в одежде или внешности, странностью, которая и предопределит их знакомство, его неизбежность. Но что было впрямь удивительно для вечеров, когда страдалец там стоял, и что можно принять за странность, так это то обстоятельство, что он вообще ни разу в том квартале никого не увидел и не встретил и любовался прежде всего его фантастической пустынностью. Так было и нынче. Пустынность в сочетании с его несколько запоздалым ожиданием поразительной встречи, в самом деле творившим итоговую вспышку бедной мятущейся юности в его едва ли уже не старой душе, давали ему право чувствовать себя персонажем некой трагически складывающейся истории или, если угодно, называться романтиком.

***

Наконец-то достигнут момент, когда можно расправить плечи и вздохнуть с облегчением, можно даже и покаяться, попросить прощения за предшествующее чрезмерное обилие всевозможных глупостей. Но иначе нельзя было. Мы задались целью рассказать о человеке, ставшем, если можно так выразиться, обладателем великой интуиции, - под интуицией мы в данном случае разумеем некое особое знание, более или менее густо окрашенное в мистические тона. Так вот, рисуя образ этого человека (или даже, пожалуй, следовало бы выразиться: т а к о г о человека), добросовестно стараясь изобразить его со всей возможной полнотой, вправе ли мы были пренебречь обстоятельствами, из которых он вышел, на том лишь основании, что эти обстоятельства убоги, нелепы и смехотворны?

Мы, как говорится, выставили - и нисколько не казним себя за это - нашего героя на посмешище, и мы уверены, что он, достигши своего величия, нимало, как мы знаем, не обязательного, не убедительного в глазах многих и многих, вовсе не оскорбляется и не куксится, если подвергается осмеянию его прошлое или славное настоящее.

Итак, переломный момент случился в узком переулке между монастырской стеной и торговыми рядами. Нельзя не согласиться с прозвучавшим уже мнением, что негоже изрядно вымахавшему и почти вошедшему в зрелость человеку называться Игорьком, да и сам тот переулок, собственно говоря, его исключительность и красота могли найти отражение и понимание лишь в чувствах взрослого и сознательного господина, а не какого-то легковесного юнца. Стало быть, уж в тот-то момент, который мы называем переломным и неоспоримо важным для нашего рассказа, мы имеем дело не с глуповатым Игорьком, а с вполне сложившимся и по-своему даже внушительным Игорем Тимофеевичем.