Успехи Мыслящих (СИ)

Напомним, что обстоятельства, побудившие нашего героя покинуть дачу - и, что как-то сразу определилось, фактически порвать с семьей - сесть в автобус, где рулил уже знакомый ему водитель (на этот раз обошлось без недоразумений и шоферских назиданий), достичь города и очутиться в замечательном переулке, полны глупости. Мы сочли своим долгом уделить ей внимание, а теперь спешим отметить и, если понадобится, так и объявить во всеуслышанье, что сам Игорь Тимофеевич, что бы он там ни выделывал, оставаясь Игорьком, далеко не глуп. Своим бегством он взорвал эпоху, в которой нагло торжествовали резонеры, сочинители несбыточной книги. Зачем было суетиться, таиться, подслушивать - вопрос из тех, что никогда не получают ответа. Но будет об этом. Заняться следует делами и сообщениями более важными, подтвердив, между прочим, и важность заблаговременного акцента, своего рода упора на факт обретения нашим героем полнозвучного имени. В известной степени именно оно делает более легким осознание последующего, - так фигура неизвестного, точкой завидневшаяся где-то у линии горизонта, делается если не безопасной, то уж, во всяком случае, более объяснимой по мере приближения и как бы роста ее истинных размеров. Впрочем, особых усилий и не потребуется, думаем, путь к пониманию, что в переулке с Игорем Тимофеевичем стряслось прозрение и озарение и он преобразился, легок, и многие одолеют его без специального труда. Но вот говорить о сути внезапной встряски и прорыва некой гениальности... Тут мы вынуждены прикрыться вспомогательной и в каком-то смысле запасной мыслью, что говорить впору, дескать, лишь в самой общей форме, позволяющей использовать доступные всякому разумению выражения и почти вовсе не затрагивать содержание самого откровения, его сущность. Заметим вскользь, что подобное облегчающее труд письменности и рассуждений средство не только удобно, но и соблазнительно, словно вещь необыкновенной, отнимающей рассудок и устойчивость красоты. Однако оставим сомнения и рассудим по справедливости: разве не в том лишь случае станет внятной нам упомянутая сущность, если и мы подвергнемся внутреннему преобразованию, какому подвергся наш герой, и как нам быть, если это для нас, конечно же, пока есть нечто из области фантастического?

Представьте себе, что вы появились на свет Божий в среде каких-нибудь крикливых, жадных и оборотистых рыбных торговцев, и все они безудержно гомонят, и стискивают вас, и доступными им способами воспитывают, и оголтело подталкивают к тому, чтобы вы продолжили их хлопотное, но, на их взгляд, выгодное дело, однако на склоне лет вы оказываетесь все же не торговцем, а прославленным медиком, лингвистом или адвокатом, большим, скажем, профессором, если не прямо академиком. Вы, стало быть, окидываете мысленным взором всю свою жизнь, обнаруживая в ней, помимо прочной и уже неизменной такости биографии, еще какой-то смутный, не очень-то поддающийся определению момент перехода от толкотни в туповатой, хотя и смышленой по-своему, среде к достижениям, лаврам и истинным триумфам учености. Минутная растерянность обязывает к плотному исследованию с применением арсенала научной психологии, а также, не исключено, и кое-каких знаменитых фрейдистских уловок, с непременным обращением к этическим нормам в финале, с не лишенными драматизма и грусти выводами нравственного характера. Тем не менее вам с самого начала ясно, что переход был непрост, даже каким-то мучительным он выдался, он, растянувшийся во времени и потребовавший от вас огромных, в иные мгновения и нечеловеческих усилий, - и так ли уж трудно, спросим мы, постичь его суть? Не достаточно ли подумать, что уже и родились вы со склонностью не к рыбной торговле, а к ученым или каким-нибудь иным общественно-полезным изысканиям, с тем призванием, которому вы затем и служили усердно и страстно в течение почти всей своей долгой и, надо полагать, удачной жизни?