Успеть ко второй луне

Она шагнула в квартиру, сказала тихо:

– За вчерашнее – очень стыдно.

– Выбрось из головы.

– Спасибо. В качестве благодарности предлагаю угостить тебя завтраком. Шла сейчас мимо вашей закусочной, оттуда выпечкой пахнет и свежим кофе…

Мы спустились по лестнице и заглянули к Янушу. Сели за тот же самый стол, заказали завтрак; я взял сосиски, а Мэгги – сырный пирог. Она никак не могла преодолеть смущение, и разговор не клеился. Но тут весьма кстати нас заметил Ферхойтен:

– Не помешаю?

– Присоединяйся, конечно.

Вряд ли я мог назвать его своим другом, однако он был одним из немногих, чьё профессиональное мнение имело для меня вес. В своё время он отучился в Академии трёх искусств, но не закоснел в догмах из позапрошлого века. За его творчеством я следил с некоторой ревностью и скромно полагал – если кто и скажет новое слово в живописи, то это будет один из нас.

– Ну что, – спросил он, – уже подготовил что-нибудь для Салона?

– Пытаюсь, – ответил я, – но пока выходит не очень. А ты?

– Тоже в затруднении. Есть несколько готовых полотен, надо выбрать из них. Если, конечно, не осенит новая идея. Почему бы, кстати, и нет? Короче говоря, не спешу, тянуть буду до последнего.

– Ну, у нас, по-моему, только Марта уже готова и в успехе не сомневается. У неё там целая серия будет с мясными тушами, насколько я понял.

Мэгги поморщилась при упоминании Марты, но промолчала. Я же добавил:

– Позавчера они часа три теоретизировали, ещё до твоего прихода. Пытаются угадать, что нужно организаторам. Мне уже надоело слушать – одно и то же в десятый раз, как будто у них заело пластинку. Только настроение портят. Хотя тут и без них тошно – тучи эти ублюдочные…

– Эрик, – сказал Ферхойтен, – не разочаровывай меня. Не повторяй за другими глупости. Ты-то вроде бы должен соображать головой. Для художника эта серость – просто находка, если правильно подойти.

Я перестал жевать. Возникло вдруг ощущение, что я вот-вот ухвачу какую-то мысль, которая до этого ускользала. Мэгги же попросила:

– Поясните, пожалуйста. Чем хороша эта муть и слякоть? Особенно для художника? Ведь для красивой картины нужны, по-моему, яркие краски… Ну, то есть не обязательно слишком яркие, но такие, чтобы интересно было смотреть. Чтобы привлекали внимание. Разве нет? Вы только не обижайтесь, я рассуждаю как наивная дилетантка…

– Ну что вы, – сказал Ферхойтен, – я совершенно не обижаюсь. И соглашаюсь с тем, что картина должна быть интересна для зрителя. Но это лишь подтверждает мои слова. Если на картине сочные краски, то она выделяется на общем унылом фоне. Смотрится ещё выгоднее. Я, конечно, сейчас утрирую, но суть, надеюсь, понятна? Для искусства очень важен контраст. Он – движущая сила. Контраст, например, между серым фоном и ярким смыслом, между реальностью и мечтой.

– Но если вокруг всё серое, где взять яркость? – спросила Мэгги. – Художник должен её выдумывать? Обманывать зрителя?

– Хороший вопрос. Я мог бы возразить вам в том смысле, что художественный вымысел и обман – не тождественные понятия. Воображение – неотъемлемый инструмент любого искусства. Разве мы не имеем права пофантазировать осенью о весне? Или о звёздах, скрытых за тучами? Но дело не только в этом. Сейчас я имел в виду, что серость вокруг – не помеха художнику даже в рамках строгого реализма. Потому что серость не беспросветна. Это касается и нашего города. Просветы, однако, надо вовремя разглядеть, зафиксировать, подчеркнуть – вот задача для живописца.

Мысленно я согласился с Ферхойтеном. Вспомнил, как позавчера заметил лазурный проблеск на небе, пока остальные спорили. Но нельзя было забывать и о том, что моя попытка перенести синеву на холст закончилась неудачей, хотя технически я отработал неплохо. Значит, не всё так просто. Нужно что-то ещё…

– Я не могу назвать себя художником-реалистом, – продолжал Ферхойтен тем временем. – В классическом смысле, по крайней мере. Меня упрекали даже в пренебрежении законами физики. Да, я гиперболизирую, чтобы подчеркнуть те моменты, когда сквозь привычный фон прорывается что-то новое. Но подобные удивительные процессы происходят в природе и без всяких гипербол. Даже скупые естественно-научные термины в этом случае начинают звучать красиво…

– Дай конкретный пример, – потребовал я.

– Изволь. Навскидку – точка росы. Это не поэтический лексикон, а строго научный. Температура, при которой роса конденсируется из воздуха. Вот мы смотрим на невзрачный бурьян – и на нём вдруг из визуального «ничего» появляются блестящие капли. Разве такое не достойно внимания?

Я как наяву представил утренний луг, на котором искрится влага. Воображение тут же дорисовало картину – крупные искры-капли сложились в призрачное созвездие. Это был бы, пожалуй, любопытный сюжет. Некая нарочитость, правда, всё равно ощущалась. Писать такую картину я бы не стал, но сказанное Ферхойтеном засело у меня в памяти – и я как будто ещё на шаг приблизился к своей цели.