Усто Мумин: превращения

Посмотришь на кипу документов по делу Усто Мумина: а ведь все это не только печаталось на машинке, еще сколько людей работали, оказывая «моральное и физическое воздействие» на подследственных, а потом, уже в 1956–1957 годах, опять работали, отписываясь, что «отсутствует состав преступления». А люди-то были те же самые. И опять фрагмент из «Прочерка»: Чуковская не одну ночь провела у Большого дома, стоя в очередях, чтобы получить хоть какую-то весточку о муже (в то время, когда он уже был расстрелян), и встречала разных пострадавших.

«Вот мы их всё браним, — говорит моя спутница, кивая со вздохом налево (в сторону Большого дома. — Э. Ш.), а ведь и их пожалеть надо: работают всю ночь напролет.

Работают?

Кого они сейчас там истязают? Ее мужа? Моего?

Я не нахожу ни слов, ни дыхания. Ненависть перехватывает горло. Я сдираю с себя принесенный ею платок, два или три раза хлещу ее по плечам, по голове, швыряю платок наземь и пускаюсь бежать, оставив мою благодетельницу ошеломленной»[416].

«Теперь арестанты вернутся, и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили»[417], — с верой в начало новой эпохи говорила Анна Ахматова. Но и Анна Андреевна, так мудро комментировавшая оттепельные процессы, не могла предчувствовать, насколько пророческим было ее видение. Почти через 30 лет после разоблачения культа личности Сталина в энциклопедии «Ташкент» (1984) о расстрелянных Файзулле Ходжаеве и Акмале Икрамове, которые фигурировали в деле Усто Мумина, уже есть информация (уже можно!), но как закончились их жизни, по чьей вине — ни слова. Новая ложь. Нет этой правды в открытом доступе и об Усто Мумине.

В 2001 году в журнале «Нева» публикуются записки о лагерной жизни «Воспоминания „придурка“». Их автор Нина Алексеевна Носкович^{68} (Лекаренко) была арестована в 1937-м как член семьи изменника родины (ЧСИР). Будучи книжным графиком, Носкович работала в 1930-х годах в Ленинградском отделении Детиздата под руководством Лебедева, где могла познакомиться с Николаевым.

В лагерные дни отдыха, пишет Нина Носкович, вязали, вышивали, учили наизусть стихи, рисовали. Ее художнические способности были замечены начальством — так она стала «придурком» (особая прослойка заключенных, которые не ходят на общие работы, а выполняют поручения при лагере). Нину Носкович в 1941 году привезли на этап, поместив в Мариинский распределитель. Это был пункт Сиблага, откуда заключенные отправлялись в другие подразделения. Носкович оказалась в художественной мастерской[418]. По прошествии многих лет она вспоминает: «В мастерской работали хороший художник-профессионал Усто Мумин из Алма-Аты и восемнадцатилетний мальчишка, сидевший за подделку чеков в универмаге и билетов в кино»[419]. (Упомянутый город Алма-Ата — скорее всего, аберрация: человеку, не жившему в Средней Азии, такое простительно.) Это, пожалуй, единственное из найденных упоминание об Усто Мумине времен его заключения.

Страница из дела А. В. Николаева. Выписка из протокола о направлении в лагерь сроком на три года, начиная с 9 ноября 1938 г.

Архив СГБ Республики Узбекистан

Три года лагерей, предназначенных НКВД для Николаева, закончились. Он остался жив, но жизнь его была исковеркана. Надломленный, он пытался искать себя, но не случилось. Гибель на войне родных — сына Алеши и брата Василия, и идеологический диктат в искусстве не способствовали вдохновению.

* * *

Кто проходил по одному с Николаевым делу?

Главный, именовавшийся вербовщиком, — Евгений Александрович Конобеев. Образованный человек: окончил историко-филологическое отделение Санкт-Петербургского университета и математический факультет Московского университета, а позже Петроградское Александровское военное училище. Дослужился до высоких чинов по идеологической части — в 1934 году занимал должность председателя Комитета по радиовещанию при СНК УзССР. Вероятно, такой высокий идеологический пост и стал камнем преткновения. Дальнейшая судьба Конобеева неизвестна: сетевые поисковики молчат (есть, впрочем, на сайте Центразия. ру кондуит на Конобеева, составленный, судя по всему, во времена его травли, тому свидетельство — повторяющаяся деталь: пьянство; хулителям важно было заклеймить гонимого человека пороками).