Устроители Святой Руси

Конечно, можно улыбнуться брошенным местным мужичком злым словам: «Им наши богатства надо…» – какое тут богатство в этой ужасающей нищете… Но это, если понимать слова мужичка буквально, если пренебречь страшным заложенным в них смыслом…

Богатство было…

Мазохистическая сладость осквернения алтарей, святынь и могил дает человеку то хмельное бесчувствие, безразличие и беспамятство, которое позволяет не замечать грязи и нищеты окружающей жизни.

На это главное богатство тьмы – забытье душ – и посягнули прибывшие в монастырь монахи.

Когда они приехали, пока переносили вещи в надвратную церковь Архангела Михаила, начали выползать из развалин пьяные мужички. Собирались в кучки, издалека ругались.

Понимающие язык коми монахи разобрали, что мужики собираются их побить.

Впрочем, следуя опыту основателя монастыря, они на это внимания не обращали. Собрались в церкви и, очистив ее от мусора, начали молиться.

Прозвучали акафисты Иисусу Сладчайшему и Божией Матери…

Время шло к полуночи.

Темнело…

Монахи «намаливали» место.

Дул ветер с Вычегды, и местным мужикам стало казаться, что в храме поет огромный хор.

Крестясь, они начали расходиться.

На следующий день прибыл в монастырь игумен Питирим.

Перед отъездом из Печоры он продал за семь гайдаровских миллионов свою квартиру. На эти деньги и был куплен деревообрабатывающий станок и необходимые для первоначальных работ стройматериалы.

В этот же день, 9 июня, отслужили в очищенной от мусора церкви Архангела Михаила первую литургию.

Кажется, что кинохроника отца Варнавы само чудо и запечатлела…

Ясная радуга засияла в осеннем небе, когда освящали Успенский храм…

Облачившись в рабочие спецовки, монахи принялись за работы.

И сподобились, сподобились завершить ремонт как раз к 14 октября, к празднику Покрова Божией Матери.

4

Путь святителя Стефана…

Мы рассказывали о нем, но разве сейчас, шесть столетий спустя, не тем же путем шли иноки Троице-Стефановского Ульяновского монастыря?

Свет и чистота, которую несут с собою монахи, уже и сейчас теснят тьму, заставляют потемки уползать в заросшие наростами льда развалины…

А тьма действовала подобно наркозу, обволакивая души людей сном безразличия. И корежит, корежит сейчас души людей, очнувшиеся от этого страшного сна…

Келья трудников, где меня поселили, находилась в еще не расселенном здании.

Рядом с нами жили здесь немонастырские люди.

В отличие от монахов, они жили здесь уже давно, и непонятно было, как эту жизнь они выдерживают.

Длинный, тускло освещенный лампочкой коридор…

Столбы, поставленные уже монахами, подпирающие грозящий обрушиться потолок…

И, разумеется, ни водопровода, ни туалета в большом двухэтажном здании. Все удобства – в здании почты на другой стороне монастыря…

Человек, конечно, привыкает ко всему, но все равно непостижимо, как сумели люди привыкнуть жить так из года в год, тем более что и раньше не возбранялось благоустраивать свое жилище – прямо под горой стояли аккуратные домики поселка – стройся там, места хватает.

Но нет…

Старились, дряхлели, спивались в неприспособленных для индивидуальной жизни монастырских зданиях…

5

Каждому, наверное, знакомо ощущение, когда, вырываясь из сонного кошмара, пытается проснуться человек.

В Ульяновском монастыре, в келье трудников, заставленной, как нарами, стоящими друг над другом кроватями, уже воочию, а не во сне, наблюдал я за судорогами пытающихся очнуться от забытья душ.

Монастырские трудники – оленеводы и шоферы, плотники и бывшие геологи – народ очень разный. И по образованию: у одних за плечами институты, у других – многочисленные отсидки. У третьих – и то и другое…

Разные они и по жизни.

Парня из Сибири, к примеру, привела в монастырь злая безвыходность, подчистую пропился он и не на что ему добраться домой. А в монастыре кормят, есть ночлег и, кроме того, платят, хотя и немного, но месяца через два скопится на обратную дорогу.

Другие пришли в монастырь сами, пытаясь укрыться от мирских соблазнов, которые неминуемо – они сами чувствуют это – приведут их в зону.

Третьи действительно глубоко верующие люди, готовящиеся принять монашеский постриг и проходящие послушание…

Загнанный вечерним морозцем в эту келью, я сидел у жарко натопленной печи («лучше маленький Ташкент, чем большой Сибирь…» – пошутил подкидывавший очередную порцию поленьев в печь шофер) и слушал здешние разговоры.

Келья больше напоминала рабочее общежитие, причем не заводское, благоустроенное, а то, в каких селятся сезонные, приехавшие на заработки люди, где общежитие – не постоянное твое жилье, а лишь место для сна.

В келье курили.

За столом шофера дополняли великопостную монастырскую трапезу – хлеб, картошка, капуста – тушенкой.

Если бы еще добавить водочных бутылок да повесить на стену глянцевую картинку с изображением какой-нибудь красотки, то ощущение сезонного общежития стало бы абсолютно полным.

Но водочных бутылок не было. Во-первых, как я понял, нет денег, во-вторых, за пьянку трудников сразу изгоняют из монастыря.

Не было и картинок на стенах.