Усы

— Я тоже, но у меня пока глюков не наблюдается. Я не думаю, что у тебя депрессия, — просто какое–то легкое завихрение, но к психиатру сходить все же невредно. Я тебя сведу со знающим специалистом. Как на все это смотрит Аньез?

— Аньез…

Он услышал царапанье ключа во входной двери и торопливо сказал:

— Она как раз пришла. Я перезвоню.

— Нет, дай ей трубку! — приказал Жером.

Однако он прервал разговор.

— Я принесла круассаны, — объявила Аньез, входя в комнату. — Погода прекрасная. Кто звонил?

Она, видимо, услышала щелчок.

— Никто, — пробормотал он, не глядя на нее. Телефон затрезвонил вновь. Он рванулся было, чтобы дать отбой, но Аньез опередила его. Он знал: это звонит Жером.

— Да, — сказала Аньез, — да–да, очень кстати… Нет… Я знаю… Ну конечно, знаю…

Разговаривая, она улыбалась ему так, словно все пришло в норму. Однако едва он попытался завладеть отводной трубкой, как она мягко, но решительно прикрыла ее рукой и попросила:

— Принеси, пожалуйста, чем записать.

Он послушно принес ей фломастер и блокнот, которые она выхватила, успев заодно погладить его руку.

— Да, так как ты сказал? — продолжала она. — Сильвен… а фамилия?.. Ага, записываю.

Прижав трубку щекой к плечу, она нацарапала на листке: «Сильвен Каленка». «С двумя «к»?» И номер телефона.

— Прямо сегодня? Даже по воскресеньям?.. Хорошо… Жером, ты просто молодчина, спасибо тебе! Я перезвоню.

Аньез повесила трубку. «Ну, что теперь?» — подумал он.

— Сейчас сварю кофе! — сказала она.

Он поплелся за ней в кухню и, опершись о дверной косяк, стал глядеть, как она хлопочет. Все ее движения отличались точностью, уверенностью. Солнце весело играло на кафельных плитках.

— Значит, это я болен? — спросил он наконец, опустив глаза.

— Мне кажется, да.

Аньез не пыталась скрыть удовлетворения. Как будто теперь, после разговора с Жеромом, все стало ясно и непременно должно было уладиться. Он помешался, его нужно лечить, вот и все дела. Он тоже успокоился: в каком–то смысле его даже утешила перспектива отдать себя в другие руки, довериться Аньез, Жерому, пресловутому Сильвену Каленка, которому он заранее прощал многозначительный вид, шуточки по поводу «усиков–усов» и намеки на возможность кастрации.

Кофеварка запыхтела вовсю; Аньез выбросила фильтр в опорожненный накануне мусорный бачок, расставила чашки на подносе и унесла его в гостиную. Бумажный пакет с круассанами, лежавший на низеньком столике, пошел пятнами от жирного теста.

Странно, сказал он себе, если так, почему ей столь важно мнение Жерома? За те два дня, что он бредил усами, она могла бы сориентироваться и сама.

Откуда ей было знать о сомнениях, замешательстве или страхе тех, кто столкнулся с ним в последнее время, — Жерома и Замиры, женщины с коляской; Аньез должна была бы первой угадать несчастье и, опираясь на эту догадку, выработать уверенную линию поведения. Она же, напротив, то и дело меняла курс. Он, правда, тоже, но ведь он–то сумасшедший, что с него взять! Когда сумасшедший начинает отрицать очевидное, он лихорадочно ищет доказательства своего бреда, а не найдя таковых, пытается сокрушить разумные доводы окружающих и бесится при неудаче. И наоборот, естественная реакция людей со здравым рассудком выражается в том, чтобы спокойно, убедительно, последовательно опровергать этот бред с помощью свидетельств, подобрать которые совсем нетрудно. Например, опросить незаинтересованных лиц, продемонстрировать фотографии. Аньез же, между ночным звонком Веронике и сегодняшним разговором с Жеромом (кстати, не по ее, а по его инициативе!), явно ни с кем не советовалась. Вместо того чтобы воспользоваться снимками, она их куда–то запрятала. Нет, поистине, его собственное поведение, свихнулся он или нет, выглядело куда логичнее, чем противоречивые действия Аньез. Хотя, может быть, эта мысль — тоже порождение его безумия?

Аньез протянула ему чашку кофе, но он вернул ее обратно на поднос, даже не положив сахару.

— Фотографии! — сказал он.

— Какие фотографии?

Аньез медленно поднесла чашку ко рту, пристально глядя на него поверх края.

— Сделанные на Яве.

— Мы не ездили на Яву.

— А это откуда взялось?

И он ткнул пальцем в яркую драпировку на стене. Он прекрасно помнил ту деревушку, где они ее покупали, радость Аньез, когда после оживленного торга покрывало перешло к ним, и даже несколько индонезийских слов, выученных за время поездки: «Selamat siang, selamat sore, terimah kasih…» Хотя, конечно, бывают психи, способные изъясняться на таких языках, о которых раньше слыхом не слыхали.

Аньез ответила — монотонно, будто повторяла выученный урок или уже отвечала на тот же вопрос пять минут назад:

— Нам привез его Мишель.

— Ладно, тогда другие снимки!

— Ты действительно хочешь?..