Усы

Но он знал, что эти вещи мало чего стоят в данной ситуации — о любой из них можно было сказать: я ее вижу впервые, тогда как изображение на фотографии отрицать невозможно. Впрочем, отчего же невозможно — ведь Аньез с бессмысленным, но ожесточенным упорством отрицала очевидное, называя черное белым и даже не трудясь при этом окрасить в белое спорный предмет. Такая позиция, разумеется, не выдерживала никакой критики. Однако проблема, к несчастью, состояла не в том, чтобы переубедить Аньез, а в том, чтобы вылечить ее. Бесполезно бороться с симптомами, противопоставляя ее бреду реальность; нужно отыскать само зло, несомненно уже пустившее глубокие и прочные корни в мозгу женщины, которую он любил. Он вспомнил случайно виденный по телевизору репортаж об одном селении на юго–западе Франции, существовавшем в основном за счет содержания душевнобольных. Речь шла не об экспериментальном методе психиатрии, нацеленном, как он сначала подумал, на возврат больных к нормальной общественной жизни, но о простой экономической задаче. Один день пребывания среднестатистического сумасшедшего в клинике обходился государству слишком дорого, а жители того поселка нуждались в деньгах; им платили какую–то безделицу, около шестисот франков в месяц, за то, что они держали у себя одного, двух или трех психов, неизлечимых, но безобидных, поселяя их в сарайчиках, куда дважды в день приносили миску супа и, главное, следили, чтобы те вовремя принимали лекарства; разумеется, опекуны ухитрялись извлекать небольшую прибыль из денег, выдаваемых на содержание больных. Сумасшедшие жили себе, поживали, никого не трогали; их хозяева пользовались денежками, капавшими регулярно каждый месяц, и не боялись, что этот ручеек иссякнет, поскольку больные оставались у них до самой смерти. Психи предавались своим любимым занятиям: один на протяжении двадцати лет непрерывно писал бессмысленную напыщенную фразу, другая нянчила целлулоидных голышей, меняя им пеленки, через два часа на третий, с видом счастливой мамаши… Глядя эту передачу, он, конечно, подумал: это ужасно! — как отозвался бы, скажем, о голоде в Эфиопии, но тогда он и вообразить не мог Аньез, сидящую на пороге жалкого домишки в углу сада и кротко повторяющую: «У моего мужа никогда не было усов!» — одно и то же, из года в год — и молодой женщиной, и зрелой, и старухой. Теперь же он представил ее себе именно такой, и вдобавок, бог знает почему, в детском платьице. Он знал, что мало–помалу начнет отдаляться от нее и его любовь перейдет в сострадание, в душевную муку. Конечно, он не обречет Аньез на убогое существование в деревенской глуши, среди всеми забытых психов; он подберет для нее самый роскошный санаторий для душевнобольных, но это дела не меняет — со временем его безразличие к жене окрепнет, она станет для него обузой, темным пятном на совести; он начнет сомневаться, правильно ли поступает, навещая ее каждый месяц, платя каждый месяц за ее содержание, а когда она умрет, он, сам себе в том не признавшись, почувствует облегчение… Ему никак не удавалось отогнать от себя образ старухи Аньез в детском платьице, с ее кротким бредом. «Нет, нет, — думал он, борясь с подступившими слезами, — не настолько же серьезно она больна!» Ее вылечат, ее вернут к жизни. Вот ведь бывшая жена Жерома, которая то страдала анорексией, то впадала в нервную депрессию, одолела в конце концов болезнь, стала нормальным человеком. Странно, однако, что Жером, прошедший через все это, не распознал сразу же, после заговорщического звонка Аньез или даже еще раньше, в чем дело; скорее всего, просто закрыл на это глаза, чтобы не расстраиваться. Как бы то ни было, нужно позвонить ему, объяснить ситуацию, попросить совета. И пусть Жером сведет его с опытным психиатром, с тем, что вылечил Сильвию.

Лучше всего выйти прямо сейчас и поговорить с ним из автомата, чтобы Аньез не застукала его за этой беседой. С другой стороны, боязно оставлять ее одну, даже на пять минут. Размотав телефонный шнур, он унес аппарат в кухню, решив говорить шепотом. Впрочем, некоторые слова он ни при каких обстоятельствах не смог бы выговорить в полный голос. Набрав номер, он долго слушал безответные гудки — Жерома не было или он отключил телефон. Он осторожно опустил трубку на рычаг, стараясь, чтобы щелчок прозвучал как можно тише. «Завтра!» — решил он, хотя и сам не знал, когда сможет позвонить завтра, если не хочет оставлять Аньез; проще всего было воспользоваться тем, что она спит. Теперь поле его деятельности сильно сузилось.