Усы

Нужно держаться, держаться во что бы то ни стало! Он подумал: а не напиться ли? — но нет, это было слишком опасно. Еще раз позвонив в Париж и слегка волнуясь при мысли о том, что он скажет, если Аньез каким–то чудом снимет трубку, он решил купить снотворное и вышел из отеля в поисках аптеки, однако, найдя ее и выразив свое намерение с помощью детски–усердной жестикуляции — зажмуренных глаз, подложенных под щеку ладоней — и мощного храпа, увидел, как продавщица неодобрительно покачала головой и знаками объяснила, что нужен рецепт.

Затем он без всякого аппетита поужинал лапшой и рыбой в ресторанчике на открытом воздухе, долго шагал по улицам, стараясь нагулять усталость, и наконец сел в трамвай.

Устроившись на верхней площадке и облокотясь на бортик незастекленного окна, он курил сигарету за сигаретой, невзирая на запрещение, которым пренебрегал не он один, и разглядывал фасады домов, огни рекламы, бесчисленные то пустынные, то оживленные кварталы, встречные трамваи, проносившиеся так близко, что он всякий раз пугливо убирал локоть. В окна врывались запахи горелого масла, жареной рыбы.

Трамвайный маршрут пролегал вдоль острова, параллельно набережной, и на конечной остановке он прямо–таки заставил себя сойти, преодолев искушение отправиться назад.

Если уж он решил изучить возможности местного городского транспорта, то на его долю оставалось еще метро — завтра, а потом фуникулер, поднимавший туристов на вершину горы.

Ну а дальше придется либо начать по новой, либо ходить взад–вперед в своем номере.

Спать попеременно то на одной, то на другой кровати, размышлять над альтернативой — прикрыть усы простыней или выставить их наружу; в общем, он всегда отыщет некий эрзац для физического выражения своей мучительной душевной раздвоенности, которой, однако, твердо решил придерживаться. «Твердо? Как бы не так! — усмехнулся он.

— Временно, лишь временно, пока другая, даже и не новая, идея не увлечет меня к иным берегам». Но, в общем–то, если не считать этих регулярных и даже не удивлявших его импульсов, он начинал обретать нечто вроде бесстрастного спокойствия, что уже можно было рассматривать как прогресс хотя бы в сравнении со вчерашней лихорадкой.

«Временный прогресс! — твердил он себе, шагая по улицам. — Только временный!»

Ближе к двум часам ночи он почти случайно наткнулся на свой отель и, войдя в номер, побрился — третий раз за день. Потом, уже в пятый раз, набрал все номера телефонов, сверяясь с листком, не получил ответа и принялся звонить наугад, рискуя разбудить какого–нибудь неизвестного парижанина, лишь бы убедиться, что хоть сам город еще существует. Некоторые из этих случайных номеров могли быть пустыми, но тогда он услышал бы: «Вы набрали неабонированный номер; сверьтесь со справочником или позвоните в центральную справочную…» Он вызвал и справочную, и 121, и «говорящие часы», и службу такси, и, наконец, портье своего отеля, который подтвердил ему код Франции; все это продолжалось около часа, в течение которого он курил сигарету за сигаретой. Вытащив из несессера бипер, он сжимал его в руке как талисман, пусть и бесполезный, но мало–помалу его захлестнула волна паники: теперь уже не только прошлое, не только воспоминания, но и весь целиком Париж ухнул в пропасть, разверзавшуюся за каждым его шагом. А что, если сходить завтра в консульство? Да нет, ему, конечно, объявят, что телефонная связь работает безупречно; может быть, даже, в виде исключения, позвонят в Париж, чтобы доказать это, но его–то номера все равно будут молчать. «Значит, просто никого нет дома, дозвонитесь в другой раз!» — вполне логично заметит услужливый консул — не исключено, что именно тот самый, который известит Аньез о его трагической кончине, и уж на этот–то раз она наверняка снимет трубку!