Усы

Они смолкли, и когда пароходик подошел к пристани, оба поднялись на палубу. Каждый пассажир должен был оплатить спальное место — в общем кубрике на пятьдесят человек, в каюте первого класса на четверых или в люкс–апартаменте на двоих; его новый знакомый советовал взять люкс, где они смогут ночевать вдвоем. Он так и сделал, но не лег, а остался на палубе, держа в руках бритвенный несессер и глядя на темное море и удалявшиеся огни города, а потом уже только на море.

Иногда ветер доносил до него — несомненно, из общего кубрика — пронзительные возгласы, хохот и, главное, щелканье костяшек домино, которые игроки шумно выкладывали на металлические столики. У него мелькнула мысль, что хорошо было бы совершить это ночное путешествие вместе с Аньез, стоя вот так на палубе и обнимая ее за плечи; сквозь новую перестрелку костяшек ему вдруг почудились скорбные, безнадежные звонки телефона в пустой квартире. Он вынул из несессера бипер, прижал его к уху, надавил на кнопку и, вдоволь наслушавшись писка аппаратика, занес руку над бортом; не снимая палец с кнопки, он медленно ослаблял хватку. Тарахтение мотора и шум волн, ударявших в борт, заглушали сигналы бипера, и уж конечно он не услыхал плеска воды, когда совсем разжал пальцы и выпустил аппарат в море. Он знал одно: больше он никуда звонить не будет — и разорвал листок с номерами. Поэтому, когда ему через несколько минут опять вспомнилась Аньез, она уже стала совсем недосягаемой, и от ее прильнувшего к нему тела, от смешливого голоска, возбужденного началом любовной игры, остался лишь зыбкий мираж, унесенный и бесследно развеянный вдали теплым ночным ветерком, а еще — бесконечная, неодолимая усталость, которой уже не на что было опереться.

На рассвете пароходик пристал к чему–то вроде промышленного предместья, густо заставленного многоэтажками в бамбуковых лесах. У выхода с причала теснились шоферы такси, в основном китайцы, оспаривая друг у друга пассажиров; он уже хотел было взять машину, как его окликнул вчерашний знакомец, сошедший на берег следом за ним и предложивший подвезти его в город. Пройдя над многополосной, разделенной барьерами автострадой по виадуку — из тех, что пересекали дороги, как и в Гонконге, каждые десять километров, — они добрались до стоянки, где их ждал пыльный джип «тойота».

Сев за руль, австралиец — если он действительно был таковым — извинился, что не может пригласить его к себе, туманно намекнув на визиты женщин, нарушающие покой в доме, и посоветовал не останавливаться в отеле «Лиссабон», куда его доставило бы, в расчете на комиссионные, любое такси, а снять номер в гостинице «Bella vista», с ярко выраженным местным колоритом и более спокойным укладом; особенно он хвалил ее открытую террасу. Они могли бы встречаться там по вечерам за стаканчиком.

Полчаса спустя «австралиец» уже высадил его у гостиницы, и теперь он сидел на пресловутой террасе колониального стиля, положив ноги на беленные известью перильца; над головой у него мерно, убаюкивающе гудели потолочные вентиляторы, их лопасти были украшены лампочками–миньонами, зачем–то включенными среди бела дня. Перед ним расстилалось Китайское море, оно ярко рдело между бело–зелеными колоннами, подпиравшими разделенный на черные квадраты потолок. Администратор выдал ему ключ от номера — без особых удобств, но большого и прохладного — и многоязыкий рекламный буклет, посвященный Макао, где он вычитал, что «постояльцам обычно ставят в номера кипяченую воду не столько по гигиеническим соображениям, сколько с целью отбить запах хлора. Тем не менее все, и туристы и коренные обитатели Макао, предпочитают следовать местным обычаям, а именно заменяют воду вином».

Проникшись этим намеком, он заказал на завтрак бутылку «vinho verde», которую принесли в огромном ведре со льдом. Он осушил ее, ни о чем не думая, с одним только смутным, но приятным ощущением прохлады, затем, пошатываясь, добрался до своей комнаты; одно ее окно выходило на террасу, другое, над дверью, — в широкий коридор, где пахло, как в прачечной, влажным бельем.

Он выключил кондиционер — один из тех громоздких, похожих на телевизор ящиков, что уродовали своими ржавыми задниками обшарпанный фасад гостиницы.

Подумал: не побриться ли? — но отказался от этой мысли, чувствуя, как разбирает его хмель; растворил окно, улегся на кровать и заснул. Он то и дело полупросыпался с намерением встать, взяться за бритье, выйти на террасу или наведаться в те казино, о которых «австралиец» рассказал ему в машине как о главной местной достопримечательности, если не считать «Crazy Horse», импортированного из Парижа; однако все его проекты тонули в вязкой дреме и еще в странной уверенности, что скоро налетит тайфун. Ветер уже трепал листву дерева, глядевшего в открытое окно, а в комнате слышалось завывание урагана и шум дождя — на самом же деле это пыхтел, истекая влагой, кондиционер, который он включил на полную катушку, вместо того чтобы остановить.