Усы

Сегодня вечером он не брился, целый день ничего не ел, и от слабости у него взмокли ладони. Кроме того, он выкурил целых три сигареты. И все же ему казалось, что жизнь снова входит в нормальную колею, что никто больше не собирается говорить об усах, да так оно и лучше. Раздетая Аньез прошла через гостиную в спальню и спросила оттуда: «Ты идешь? Я прямо умираю хочу спать!»

Почему же все–таки Аньез отказалась от объяснения? Если она успела обзвонить днем всех их друзей, значит, решила, с какой–то особой целью, организовать коллективный заговор, устроить ему нечто вроде именинного сюрприза, вот только именины были не его, а чужие. Сидя перед телевизором, он ясно почувствовал, что она следит за ним, а вот теперь как ни в чем не бывало укладывается спать. «Иду!» — ответил он, но перед тем, как зайти в спальню, тоже направился в ванную комнату, схватил зубную щетку, отложил ее, сел на край ванны и огляделся. Его взгляд застыл на железном бачке под раковиной; поддев крышку ногой, он приподнял ее.

Бачок был пуст, на дне валялся только комочек ваты, которым Аньез, наверное, стирала макияж. Ну ясное дело, она поспешила уничтожить все доказательства! Он прошел в кухню, поискал там мешок с мусором — мешка не было.

— Ты вынесла мусор? — крикнул он, прекрасно сознавая, что его притворно–равнодушный тон все равно выдает его с головой.

Аньез не ответила. Вернувшись в гостиную, он повторил свой вопрос.

— Да–да, не волнуйся, — сонно сказала Аньез, как будто уже дремала.

Развернувшись, он вышел из квартиры, бесшумно прикрыл за собой дверь и спустился на первый этаж, в закуток под черной лестницей, где стояли мусорные баки. И здесь пусто — наверное, консьержка уже выставила их на улицу. Ну конечно, он же приметил их, возвращаясь с работы.

Да, баки еще стояли на тротуаре. Он начал рыться в них, ища свой мешок. Таких мешков — голубых целлофановых — оказалось довольно много, он надрывал каждый ногтями. «Странно, как легко опознать собственные отходы!» — подумал он, созерцая пустые баночки из–под йогурта и скомканную фольгу от быстрозамороженных ужинов — мусор людей с богемными привычками, редко питающихся у себя дома.

Это наблюдение вызвало у него легкий прилив социальной гордости: сам–то он человек солидный, устойчивый, домашний, ведущий нормальный образ жизни! И он с веселым озорством опрокинул бак на тротуар. Небольшой пластиковый пакет из ванной нашелся почти сразу; он вытащил из него ватные фитильки, пару тампаксов, сплющенный тюбик от пасты, другой — от жидкой пудры, использованные бритвенные лезвия. И свои бывшие усы — они тоже были там. Не такой плотный, густой пучок, сохранивший форму усов, как он надеялся увидеть, — скорее, разрозненные волоски. Он собрал их в руку, сколько смог — маленькую кучку, гораздо меньше, чем было сострижено, но все же лучше, чем ничего — и поднялся в квартиру. Бесшумно войдя в спальню, с волосами на ладони, он сел на кровать рядом с Аньез, которая, похоже, уже спала, и зажег лампу в изголовье. Аньез легонько простонала; он тряхнул ее за плечо, и она, открыв глаза, сморщилась и недоуменно заморгала при виде его ладони, подставленной к самому ее лицу.

— Ну–ка, скажи, что это такое? — резко спросил он.

Она приподнялась, опершись на локоть и мигая — теперь уже от слишком яркого света.

— Что случилось? Что это у тебя в руке?

— Сбритые волосы! — объявил он, еле удерживаясь от злобного смеха.

— Ой, не надо! Только не начинай все сначала!

— Волосы от моих сбритых усов, — продолжал он. — Можешь полюбоваться.

— Ты просто сумасшедший.

Она выговорила эти слова спокойно, точно констатируя очевидный факт, без малейшего признака вчерашней истерики. На какой–то миг он даже уверовал в ее правоту в глазах стороннего наблюдателя он действительно выглядел бы разъяренным безумцем который навис над сонной женой и тычет ей в лицо зажатые в горсти извлеченные и помойки волосы. Но ему было наплевать, теперь он имел вещественное доказательство.

— И что же это означает? — спросила Аньез, окончательно проснувшись. — Что у тебя были усы, так?

— Да, именно так!

Она подумала с минуту, потом взглянула ему в глаза и тихо, но твердо сказала:

— Тебе нужно сходить к психиатру.

— Ну нет, моя милая, уж если кому нужен психиатр, так это тебе!

Он расхаживал по комнате, крепко зажав в кулаке волосы.

— Это ведь не я, а ты обзвонила всех подряд и уговорила делать вид, будто они ни чего не замечают! Кто настропалил Сержа и Веронику? А Замиру? А Жерома? — Он чуть было не добавил: «И хозяина табачной лавки», но вовремя прикусил язык. — Ты хоть сам–то понимаешь, что плетешь? — медленно спросила Аньез. Да, он понимал, он прекрасно понимал, что несет бессмыслицу. Но вокруг него все уже превратилось в бессмыслицу.

— Ну тогда что это такое? — опять спросил он, разжав кулак, словно пытался убедить самого себя. — Что это, скажи!

— Волосы, — ответила она. И со вздохом добавила: — Волосы от твоих усов. Ты это жаждал услышать? А теперь оставь меня в покое, я хочу спать.