Усы

Замира явно уже не помнила о странном вчерашнем разговоре, в худшем случае приписав его супружеской размолвке; правильно он сделал, что сдержался и не задал ей роковой вопрос, хотя накануне в какой–то миг и упрекнул себя в трусости. Вообще–то, ничего страшного не произошло; его бред, если таковой имел место, остался для всех тайной, дурацкое недоразумение кануло в прошлое, и если он сам будет помалкивать — а он, конечно, остережется болтать, — то ничем теперь себя не выдаст. Разглядывая свое лицо в зеркале, изучая и ощупывая верхнюю губу, украшенную густой щетиной, он видел заросшего — правда, еще не усатого — человека, и это зрелище, само по себе не слишком эстетичное, но явно принятое окружающими, утешало его. Он даже начал думать, что на этом, бог даст, злоключение кончится и, может быть, ему вовсе не обязательно идти к психиатру — достаточно согласиться с общим мнением, а именно: что он не носил усов, и закрыть этот вопрос навсегда. Тем более что общее мнение было представлено весьма узким кругом лиц — к ним относились Аньез, Серж с Вероникой, Жером, Замира и еще несколько человек, знавших его в лицо, с которыми он, в силу обстоятельств, сталкивался за последние двое суток. Он решил сосчитать этих последних: хозяин табачной лавки, рассыльный из агентства, дважды заходивший накануне, сосед, с которым он ехал в лифте; никто из них не заметил перемены в его внешности. Однако, возразил он себе, представим, что я сам увидел какого–то едва знакомого субьекта, сбрившего усы; неужели я стал бы обсуждать с ним сей факт как событие мирового масштаба? Конечно нет; и в молчании этих второстепенных личностей, объясняемом либо сдержанностью, либо рассеянностью, не было ровно ничего удивительного.

Усердно трудясь над чертежом, покусывая кончик фломастера, он одновременно боролся с искушением протестировать кого–нибудь из близких знакомых, задать этот чертов вопрос в последний раз перед тем, как закрыть его или, вернее, озадачить им психиатра. Ведь, как ни крути, проблема–то все равно останется. Либо подопытный ответит «Нет, ты никогда не носил усов», и это подтвердит его сумасшествие, а вдобавок введет в курс дела лишнего свидетеля, тогда как сейчас о нем знает одна Аньез. Либо собеседник заявит: «Да, конечно, я всю жизнь видел тебя усатым, что за глупый вопрос!» — и, значит, виновата Аньез. Виновата — или безумна. Нет, именно виновата, коль скоро вовлекла в свой заговор остальных. А впрочем, какая разница: такой злой умысел, такая коварная шутка, переходящая в тщательно разработанный заговор, свидетельствуют об истинном безумии. И главное: в чем бы он ни убедился — в собственном бреде или в сумасшествии Аньез, — он все равно ничего не достигнет, кроме печальной уверенности в том, что один из них свихнулся. Притом уверенности совершенно излишней — достаточно взглянуть на собственное удостоверение личности, где он сфотографирован с густыми черными усами. Любой человек при взгляде на этот снимок не сможет отрицать то, что видно невооруженным глазом. Значит, можно разоблачить Аньез. Доказать, что она сошла с ума или решила выставить сумасшедшим его. Но вот элементарный вопрос предположим, это он сбрендил до такой степени, что воображал себя усатым целых десять лет своей жизни и даже видел усы на фото; это означало, что Аньез, со своей стороны, рассуждая точно таким же образом, считала его либо опасным безумцем, либо безвредным маньяком, а может, и тем и другим. И вот, несмотря на это, несмотря на дикую сцену с обрезками усов, извлеченными из помойки, она пришла ночью к нему в гостиную, убедила его в своей любви, в своем доверии и поддержке во всем или вопреки всему; ее порыв заслуживал того, чтобы он проникся к ней ответным доверием, разве не так? Конечно, заслуживал… вот только доверие это никак не могло быть взаимным, ибо один из них лгал или бредил. Он–то прекрасно знал, что чист. Значит, это Аньез; значит, пылкие объятия прошлой ночи были еще одним коварным обманом. Но если, вопреки очевидности, Аньез не собиралась его обманывать, тогда она совершила героический акт, акт высшей, жертвенной любви, и ему не следовало отставать от нее в благородстве Разве что…

Встряхнувшись, он закурил сигарету, разъяренный своими бесплодными попытками вырваться из заколдованного круга. Просто невероятно: до чего же трудно найти беспристрастного судью, который разобрался бы в столь ясном, очевидном деле, где и cлепому все видно!

Но, если хорошенько прикинуть, в чем, собственно, проблема? В риске, что суд может подкупить противная сторона? Так ведь достаточно обратиться к первому встречному на улице, лишив Аньез возможности переманить его на свою сторону с помощью денег. И такое решение одновременно снимало другое неудобство, а именно деликатный характер этого дела. Подобный вопрос, заданный другу или сотруднику, тут же зачислил бы его в разряд психов.

Незнакомец также сочтет его помешанным, но и пусть, ведь это будет человек, которого он больше никогда не увидит. Схватив пиджак, он объявил, что выйдет подышать воздухом.