Усы

Проснувшись окончательно, он побрился перед зеркальцем, стоявшим прямо на раковине; неизвестно, почему его не повесили, а прислонили к стене — в этом заведении вообще все делалось спустя рукава. Затем он вышел, еле волоча ноги, и побрел по улицам с двухэтажными домишками, то побеленными известкой, то розовыми или голубыми, как леденцы. В этих кварталах жили китайцы; все улицы носили пышные названия, вроде rua del bom Jesu, estrada do Repuso[13] и тому подобные; встречались тут и церкви в барочном стиле, и монументальные каменные лестницы, и даже современные многоэтажные дома, особенно в северной части города, там, где он высадился с парохода; чем дальше, тем назойливее становились запахи восточных курений и жареной рыбы, а главное, дух наивного, покорного упадка, векового смирения перед жизнью. В какой–то миг его охватил страх заблудиться, нелепый в таком маленьком городке, и он несколько раз повторил название своей гостиницы китайцу–полицейскому, который долго вслушивался, а потом, просияв, возгласил: «Very fast!»[14]; невозможно было понять, означало ли это, что гостиница очень близко, или что нужно очень быстро бежать, чтобы попасть в нее, или что она очень далеко — «very far». Для того чтобы ему легче было спрашивать дорогу у аборигенов, не владеющих английским, полицейский вывел название китайскими иероглифами на оборотной стороне спичечного коробка, который он только что купил заодно с пачкой местных сигарет. Но ему не представилось случая воспользоваться этой шпаргалкой: бродя наугад, он вышел на берег моря и тут же углядел свою стоявшую на отшибе гостиницу, похожую издали на старый, отслуживший свое корабль в сухом доке.

Конец дня и вечер он провел на террасе, под бронзовым барельефом с изображением Бонапарта на Аркольском мосту и с надписью «There is nothing impossible in my dictionary!»; правда, тот факт, что надпись сделали по–английски — видимо, чтобы напомнить о главном историческом враге, Англии, — слегка обескуражил его. Он поужинал легкими блюдами, напомнившими ему бразильскую кухню, выпил много вина в надежде, что это поможет уснуть, и оказался прав.

Так прошло два дня. Он спал, курил, ел, пил «vinho verde», гулял по полуострову, словом, сам того не желая, вел жизнь настоящего туриста.

Посещал он и казино — либо роскошное заведение при отеле «Лиссабон», либо «поплавок», где стоял оглушительный треск костяшек домино, который потом еще долго звучал у него в ушах. Кроме того, он дремал на солнышке в городских парках, проехался вдоль границы с Китайской народной республикой, посетил музей Камоэнса и, сидя под деревом, блаженно улыбнулся поразительно четкому воспоминанию о романе Жюля Верна, где географ Паганель хвастается тем, что освоил испанский язык, выучив наизусть «Лузиады», эпическую поэму этого португальского поэта эпохи Великих открытий. Говорил он лишь с официантами, заказывая еду; «австралиец», без сомнения с головой ушедший в домашние хлопоты, не явился на свидание, которое назначил ему на террасе. Иногда где–то на окраине его дремлющего сознания шевелились зачатки неприятных, тревожных мыслей об Аньез, отце, относительной близости Явы, о вероятных поисках с целью напасть на его след, о том, что ждет его впереди. Но ему достаточно было потрясти головой, надолго закрыть глаза или выпить несколько глотков вина, чтобы отогнать, развеять эти обескровленные, бестелесные образы, почти уже призраки, такие же безобидные, как утопленный в Китайском море бипер, как смутное ощущение дежавю. Он больше не пытался звонить домой и только бродил под солнцем, среди запахов сушеной рыбы и пота, пропитавшего его одежду, перемежая эти бесцельные скитания долгими сиестами.

Однако он неукоснительно брился дважды в день, перекроив на свой лад известную шутку, гласившую, что безделье помогает слушать, как растет борода. Он же слушал — хотя и не очень внимательно, — как растут его усы, и временами, развалившись где–нибудь в парке на скамейке, смаковал абстрактную и отныне совсем не важную мысль о том, как ему удалось избежать… избежать чего? Мысль таяла, не успев оформиться.