Утерянная брошь

«„Анютины глазки государя отольются тебе слезами, неблагодарная парвеню. Ждать осталось недолго“. Кажется, так сказала баронесса. Причем смотрела неотрывно на стоявшую возле канцлера Акинфиеву и прямо сверлила ее взглядом. Матильда глядела на Акинфиеву, а думала о Долгоруковой. Подобный феномен известен психологической науке», – крутя пальцами брошь, он вспоминал медицинские классы в училище правоведения.

«„Анютины глазки государя“ – это пропавшая на регате безделица, причем баронесса знает, что брошь – подарок императора. Неблагодарная выскочка, или парвеню, эти слова можно с полным основанием отнести и на счет Акинфиевой, но государь ничего ей не дарил. А мстительное заключение „ждать осталось недолго“ следует толковать как скорый приезд императрицы из Крыма. Но коли следовать логике баронессы, Мария Александровна непременно накажет неблагодарную парвеню. Слова „отольются тебе слезами“ говорят сами за себя. Однако императрица женщина справедливая и совестливая. К тому же едва ли пожелает ронять свое царское достоинство, опускаясь до наказания очередной возлюбленной супруга. Государыня выше подобных интриг, а значит, потребуются доказательства. И тут ей приносят на блюдечке с голубой каемочкой похищенную у княжны Долгоруковой брошь с надписью „30 мая“. Улика убийственная, но едва ли она подвигнет императрицу на заурядную месть», – прикидывал возможные расклады Сергей.

«А вот обратить свой гнев на тех, кто был при императоре в Париже и молчаливо не замечал, что творится у них под носом, Мария Александровна может. И коли с графом Адлербергом все и так ясно, он друг государя и его конфидент, как впрочем и с князем Горчаковым, поместившимся в русском посольстве на улице Гренель, зато остальные спутники его величества вопросы вызывают. И первый среди них, бесспорно, Шувалов. Выбитая дата „30 мая“ изобличает, прежде всего, шефа жандармов. В глазах императрицы он уже не тот страж высших интересов империи, рыцарь без страха и упрека, каким представлялся ей ранее», – откинулся на спинку кресла Чаров.

«Мало того, что проворонил покушение на супруга, так еще и потворствовал его любовной связи. Ни в том ни в другом обвинить графа категорически нельзя, но глаза ее величества обращены в зрительную трубу злобных недоброжелателей его высокопревосходительства. Потому-то он и торопит меня разыскать безделицу, дабы избежать неудовольствия государыни, а все прочие аргументы графа чистый вздор и чепуха, хотя в одном Шувалов, пожалуй, прав. Мария Александровна слаба здоровьем, и подобное известие может сильно повредить ей. Однако баронесса Лундберг боготворит государыню и никогда не пойдет на такую низость. Что-то здесь не вяжется, ежели предположить, что безделица украдена по ее приказу. И у кого Журавский, черт возьми, тебя слямзил?» – убирая в стол брошь, в очередной раз задавался вопросом Сергей.

Глава 18. Алиби пана Станислава

Поскольку предварительное следствие по линии Окружного суда вел Чаров, координируя работу чиновника Сыскной полиции, он подумал, что будет лучше, если тот первым допросит Ржевуцкого. «А уж потом подключусь я», – отправился на Большую Морскую судебный следователь.

– Значит, без лишних предисловий спросить поляка, что он делал в день убийства Князя, а насчет главной подозреваемой, в смысле, его супруги, не говорить вовсе?

– Именно так, господин Блок. Имя его жены не должно никоим образом всплывать во время вашей беседы. Допрос Ржевуцкой проведем позднее, сейчас не время, – Чаров не стал распространяться о «политических» претензиях к польской чете и связанных с ними видах хозяина Белого кабинета. – Меня интересует, какое впечатление произведет на него ваш вопрос. Причем даже более, чем то, что он скажет в ответ.

– Стало быть, желаете присутствовать на допросе?

– Только незримо, – он выразительно кивнул на тяжелый бархат портьеры.

– Здесь вам будет непокойно, господин коллежский асессор. Для подобных надобностей у нас имеется особенный кабинетец, где можно наблюдать допрашиваемого с комфортом и без риска себя обнаружить, – с этими словами Блок подошел к устроенному в стене книжному шкафу и отворил створки. Небольшая комнатка с одиноким стулом посредине открылась взору Сергея. – Стул поставим против дверцы фальшивого шкапа, и через отверстия в книжных корешках, здесь приклеенных, будете наблюдать допрашиваемого. Кстати, мы его увековечим. Скоро придет фотограф и сделает дагерротип Ржевуцкого.

– Превосходно, господин Блок, – заняв стул, Чаров примерился к потайным глазкам. – Только усадите его точно лицом к шкапу. Мне нужно видеть физиономию поляка, когда вы объявите о смерти Журавского и обстоятельствах обнаружения его тела. Заключение врача из Мариинской больницы присовокупите и про найденный ремингтон под ковром спальни не забудьте, – касаясь пальцами книжных корешков и убеждаясь, что они настоящие, пояснял судебный следователь.

– Стало быть, факт половой близости с подозрительной старушкой тоже упомянуть?