Утерянная Книга В.

Она оборачивается, жалея, что встала. Нужно было притвориться спящей, как следует обдумать план побега. В дальнем углу, на очень низком стуле, сидит мужчина. Эсфирь представляла его голос совсем другим. Слишком он мягкий для мужского, а тут еще этот стульчик… Эсфирь надеется (отчаянно, изо всех сил), что была права, увидев его впервые, и он никакой не царь, а актер. Безумная мысль! Но еще большее безумие – поверить в происходящее: правитель Персии выбрал ее своей царицей.

Он все смотрит на Эсфирь и откидывается к стене позади. Она оклеена тростником, таким же, как в реке возле поселения, только здесь тростник покрыт позолотой, а сама стена похожа на рыбью чешую в лучах солнца. Будь он актером, думает Эсфирь, он бы к этой стене не прикоснулся. Не посмел бы опереться и качать головой, как сейчас, будто чешет затылок.

Отчаянная надежда уступает место обжигающему страху, Эсфири вдруг становится так жарко, что она дрожит.

Царь протягивает руку к бутылке с вином и произносит:

– Подойди.

Эсфирь идет очень медленно, стараясь собраться с мыслями. Должен быть выход. Она вспоминает истории, в которых случались чудеса. Про Сару. Еву. Исаака. Дину. Отец рассказывал о них и о многих других, пока Эсфирь не выучила все наизусть. Эти истории нужно рассказывать, чтобы все помнили, говорил он. А помнить нужно, чтобы знать, как жить. Эсфирь видит, как сокращается расстояние между ней и царем, и не понимает, чем могут помочь рассказы. У нее совсем другая история. В ней царь Персии осторожно, даже церемонно, наполняет вином два кубка, для себя и для Эсфири. А она берет кубок и понимает, что он, как стул и трон, уменьшен специально для царя. Эсфири интересно, встанет ли царь поприветствовать ее. Нет, сидит. Может ли это сыграть ей на руку? Вдруг он так держится за иллюзию своего величия, что не вскочит в попытке поймать Эсфирь, если она бросится бежать?

Царь поднимает кубок и ждет. Что он сделает, если она попытается сбежать? Голос-то у него мягкий, тем не менее царицу он изгнал. Прогнал царицу – а сам коротышка. Смотрит на Эсфирь снизу вверх, на лице ожидание. В глазах не видно ни влечения, ни неприязни. Морщины между бровями застыли. Даже рот какой-то странно неподвижный, не открыт, но и не закрыт до конца. Не похоже, что он готов за ней гнаться. И все же Эсфирь понимает, что снова обманывает себя. По ту сторону двери стоит охрана с длинными острыми пиками в руках.

Очередная надежда рухнула, как будто что-то умерло внутри; дрожь становится сильнее. Чтобы унять ее, Эсфирь хватает кубок и пьет. Тоже очень медленно, так чтобы после каждого глотка тонкая струйка стекала обратно в кубок. Тянет время. В голове лишь обрывки мыслей: затейливые отпечатки от кубка на ее ладонях, воспоминания о маме, вдевающей нитку в иголку, о губах Надава и его смуглом, безбородом лице. И вот Эсфирь уже пьет быстрее, вино заканчивается после двух глотков.

Глядя на пустой кубок, царь улыбается.

– Ничего удивительного, – произносит он. – Ты единственная не притворялась.

Эсфирь смотрит, как он наливает ей еще вина. В горле першит. Дрожащие руки и ноги теплеют.

– А говорить ты умеешь? – спрашивает царь.

Эсфирь поднимает кубок, прикрывая рот. Не надо больше пить, думает она. Тем не менее пьет, торопливо, чтобы набраться смелости, и вскоре горло болит меньше, и она, кажется, способна говорить. Царь по-прежнему улыбается, не жестоко и не фальшиво, и Эсфирь импульсивно решает: «Попрошу, чего хочу».

– Можно мне вернуться домой? – И протягивает обратно пустой кубок.

Царь смеется. Однако Эсфирь не смеется в ответ, и тогда он моргает, настолько медленно, что она успевает рассмотреть фиолетовые вены на его веках. Она молится про себя, не так, как учили родители, а просто повторяет: «Пожалуйста, пожалуйста…» Царь открывает глаза и смотрит на кубок у нее в руках. Берет его, касаясь ее пальцев своими, сухими и холодными. («Пожалуйста».) Поднимает кубок повыше. Его рука устремлена к потолку, как будто царь собирается произнести речь. Потом роняет кубок на пол, и тот раскалывается точно пополам.

Эсфирь вздрагивает, в горле пульсирует кровь, а царь негромко усмехается.

– Мы ведь только начали. – Наполняет другой кубок и сует Эсфири в руки.

Что ей остается? Эсфирь берет кубок, делает глоток – и ее осеняет. Надо изменить себя. Она никогда не думала об этом всерьез, боялась рисковать, зная, что ее научили совсем другому. Когда она пробралась в шатер магов той ночью, перед тем как уйти во дворец с Мардуком, Эсфирь обучили, как превратить одну вещь в другую или в несколько, увеличить или исказить. Эсфири и в голову не приходило, что придется воспользоваться этим умением. Сейчас – тот самый случай. Царь наливает еще вина и под локоть ведет ее к постели, а Эсфирь пытается вспомнить то колдовство и едва замечает, что царь, наконец, встал со стула.

– Сядь, – говорит он, и Эсфирь повинуется, а сама тем временем мысленно переносится в ту ночь в шатре.

– Ты красавица, – добавляет царь.