Теперь живем, сдавая две оставшиеся квартиры, в домах с очень усердными управляющими... Все время надо что-нибудь чинить, ремонтировать, менять и прочее... Well... Может, оно и к лучшему... Кто бы так стал заниматься зверьем, если бы мы уехали?
Молчание.
— Существую, выживаю? Возможно... Но не живу. Мышцы я себе накачала, но бедная моя голова что-то сдает. Теперь вот пеку торты и продаю их на школьных праздниках...
— Я все равно вам не верю.
— Не верите?
— Нет.
— И снова вы правы... Конечно, со стороны я кажусь чуть ли не святой, да? Не надо верить в доброту великодушных людей. На самом деле они самые большие эгоисты...
Я же вам призналась, когда рассказывала про Эллен, что была девушкой амбициозной...
Амбициозной и очень гордой! Наверно, я была смешна, но в общем-то я не шутила, когда говорила вам, что хотела решить проблему голода на планете. Отец воспитывал нас на мертвых языках, а мама считала, что у Миссис Тэтчер элегантная шляпка, а вот шляпка, в которой Queen Mum появилась на приеме в Аскоте, вовсе не подходила к ее туалету. So... Любой на моем месте мечтал бы о более интересной жизни, разве нет?!
Да, я была честолюбива. Ну и что... Я бы все равно ничего не добилась, потому что своим кумирам и в подметки не годилась, зато дети дали мне все... Тихая такая жизнь, — скривилась она, — хотя... наверно, чем-то все же забавная, раз вы готовы слушать про нее до трех часов ночи...
Она повернулась и улыбалась, глядя ему в глаза.
И тут, именно в этот момент, Шарль понял.
Понял, что пропал.
— Я знаю, вы спешите, но вы же не поедете прямо сейчас? Вы можете переночевать в комнате Самюэля, если хотите...
Она скрестила руки на груди, он снова увидел ее кольцо и уже давно никуда не спешил:
— И все-таки, самое последнее... — сказал он.
—Что?
— Вы так и не рассказали мне о вашем кольце...
— Ах да, конечно! О чем только я думала?!
Посмотрел на нее:
— Ну так как же...
Она наклонилась к нему, приставив указательный палец к правой скуле:
— Видите маленькую звездочку, вот здесь? Посреди морщинок?
— Конечно, вижу, — уверил Шарль, который вообще уже ничего не видел.
— Папа влепил мне пощечину, в первый и последний раз в жизни... Мне было тогда лет шестнадцать, и это след от его кольца... Бедняга, он так переживал... Так переживал, что перестал его носить...
— И что ж вы такого натворили? — возмутился он.
— Уже и не помню... Наверное, ляпнула, что мне начхать на Плутарха!
— С чего бы это?
— Плутарх написал трактат о воспитании детей, который, представьте себе, страшно меня раздражал! Да нет, шучу, наверное, просто из-за какой-нибудь моей подростковой выходки... Не важно... У меня пошла кровь... Я, конечно, закатила истерику, и с тех пор кольца я больше не видела...
А ведь оно мне так нравилось... Я все детство мечтала, глядя на него... Этот камень такой синий... Не помню, кажется, «никколо» называется... А рисунок какой... Надо бы его почистить, но посмотрите на этого юношу, шагающего с зайцем на плече... Я его обожала... У него такая фигура... Я часто спрашивала у отца, куда девалось кольцо, но он отнекивался, что не помнит. Наверное, продал его...
А десять лет спустя, в тот день, когда мы вышли из суда, и все было решено и подписано, мы пошли выпить чаю на площадь Сен-Сюлытис. Мой старенький папа сделал вид, что ищет очки, а сам вдруг достал кольцо, завернутое в носовой платок. You make us proud, he said[241]
, и подарил его мне. Here, you'll need it too when you're looking for respect[242]... Вначале оно мне было слишком велико и соскальзывало с пальца, но после того, как я нарубила столько дров, оно отлично держится — у меня теперь такая пятерня!Он умер два года назад... Мы очень горевали... Но это несчастье более естественное...
Когда он приезжал летом, я поручала ему варить варенье... Работа вполне по нему... Он брал книгу, садился возле Аги, одной рукой переворачивал страницы, другой мешал варенье деревянной ложкой... В один из таких долгих вечеров абрикосового варенья он прочитал мне свою последнюю лекцию по древней цивилизации.
Оказывается, он долго колебался, дарить ли мне это кольцо, — признался он мне, — потому что, по мнению его друга, Джона Бордмана, изображенная на нем сценка связана с распространенным в античных геммах сюжетом «полевых жертвоприношений»...
Последовало длинное разъяснение, что такое жертвоприношение, с цитатами из элегий Тибулла и прочей братии в качестве иллюстративного материала, но я его уже не слушала. Я смотрела на его отражение в медном тазу и думала, как мне повезло, что моим отцом был такой деликатный человек...
Потому что, видишь ли, понятие жертвоприношения весьма относительно...
Take it easy, Dad, — успокоила я его, ты же знаешь, there is no sacrifice at all[243]
... Ну давай... не отвлекайся, а то у тебя подгорит...Встала, вздыхая:
— Вот. Теперь все. И делайте что хотите, но я пошла спать...
Взяла у него из рук поднос и пошла в кухню.
— Невероятно, — сказал он, — как у вас из всего получаются истории, причем,, такие красивые...