Утешительная партия игры в петанк

Красиво развернулись на пустыре, вильнув, выкатились на теплый асфальт, повернули перед указателем на Ле Веспери, и в четыре руки вырулили в колею, идущую по великолепной дубовой аллее.

Шарль, который не забыл ни про свой запах, ни про свой вид, впал в панику:

- А Алиса, она что, живет в замке?

—Ну да...

— Аэээ... А ты хорошо знаешь этих людей?

— Ну... Я знаю баронессу и Викторию... Виктория, ты увидишь, это самая старая и самая толстая...

Вот черт... В роли оборванца с отроком заявиться в гости к местным аристократам. Только этого ему не хватало. Ну и денек, ну и денек.

—Эээ... А они добрые?

— Баронесса нет. Она дэ-у-эр-а.

Ну-ну. Сначала акриловая штукатурка, теперь машикули[134]. Франция, страна контрастов...

Торчавшие во все стороны вихры младшего водителя щекотали Шарлю лицо, и он приободрился. Вперед, мой рыцарь! В атаку! На штурм!

Да, но только замка не было... Столетняя аллея заканчивалась наполовину покошенным лугом.

— Надо повернуть туда...

Они проехали еще сотню метров вдоль маленькой речки (бывший водяной ров?), и за деревьями показалось несколько более или менее (скорее более) осевших крыш. Что за деревья — вязы что ли? — хихикнул про себя наш болван из парижан, которому что платан, что прохожий, на него похожий...

Значит, направление на бывший хозблок...

Он почувствовал себя лучше.

— А теперь останавливайся, потому что этот мост может рухнуть...

—Как?

— Ага, и это очень опасно, — добавил пацан взволнованно.

— Понятно.

Он припарковался рядом с заляпанным грязью допотопным универсалом Вольво. У машины был открыт багажник, и в салоне дрыхли две собаки.

— Вот этот — Агли, а этот — Идиос[135]...

Те завиляли хвостами в ответ, подняв облачко соломенной пыли.

— Какие-то они страшные, нет?

— Да, это нарочно, — заверил его минигид. — Они каждый год идут в приют для бездомных собак и просят отдать им самую ужасную.

—Да? А зачем?

— Как зачем? Чтобы освободить ее!

— И... Сколько их тут?

— Не знаю.

Понятно, усмехнулся про себя Шарль, значит мы не у Готфрида Бульонского[136], а в пристанище нео-хиппи гринписовского толка.

Помилуй, Боже.

— А козы у них тоже есть?

—Да.

— Не сомневался!

— А баронесса? Она травку не курит?

— Пфф... ты глупый, она ее ест.

— Это корова?

— Нет, пони.

— А толстуха Виктория тоже?

— Нет. Это, кажется, была такая королева...

Help.

Шарль заткнулся, засунул ехидство в карман и прикрыл его сверху своим замызганным носовым платком.

Место было удивительно красивое.

Он впрочем знал, что служебные строения всегда интереснее, чем их хозяева... Он не раз с этим сталкивался. Но тут он не стал ничего вспоминать, а просто любовался.

Уже мост должен был бы его заинтересовать: каменная кладка, элегантность мостовой, речная галька, парапет, опоры...

А этот двор, так называемый «закрытый», на удивление изящен. Сами здания, вернее их пропорции... И несмотря на ветхость — такое ощущение защищенности, неуязвимости...

С десяток велосипедов валялось вдоль дороги, между ними бродили куры. Попадались и гуси, и какая-то странная утка.

Как бы это сказать... какая-то вертикальная... Словно ходила на цыпочках.

— Ну пошли! - нетерпеливо подгонял его Лука.

— Какая странная утка!

— Какая? А эта? Она еще бегает с дикой скоростью, увидишь потом...

— А что это за птица вообще? Какая-нибудь помесь с пингвином?

— Не знаю. Ее зовут Скво. А вместе со своим выводком они так смешно ходят... гуськом.

— По-индейски?

— Ты идешь или нет?

— А это еще кто? — подскочил Шарль.

— Ходячая шерсть.

— Но... Но это же настоящая лама?!

— Только не начинай ее гладить, а то она за тобой увяжется и будет по пятам ходить, не отделаешься.

— А она плюется[137]?

— Иногда... Только не ртом, а животом, и уж тогда такая во-ооонь...

— Слушай, Лука... Здесь что? Вроде цирка, да?

— Ага! — засмеялся мальчик, — можно и так сказать. Поэтому мама, эээ...

— Не любит отпускать вас сюда.

— Ну... чтобы не каждый день. Ты идешь?

Дверь перекосило под буйной растительностью {в ботанике Шарль тоже ничего не смыслил): виноград, розы, это еще куда ни шло, но вот эти диковинные вьюны с ярко-оранжевыми рожками, и те, другие, совсем уж невообразимые, сиреневые, с мудреной сердцевиной, и с... тычинками (?) каких он в жизни не видел — нарисовать не возможно, и горшки с цветами. Повсюду... На подоконниках, вдоль цоколя, вокруг старой водокачки, на кованых одноногих садовых столиках.

Они теснились, напирали, громоздились, на некоторых даже были этикетки. Всех размеров и времен, начиная с чугунных «медичи»[138] до старых консервных банок, не говоря уже о канистрах со срезанным верхом, ведрах из-под лошадиного корма и огромных стеклянных банках, в которых под маркой «Ле Парфе» виднелись бледные корешки.

Куча всякой керамики. Наверное, детские поделки... Совсем простые, неказистые, смешные, а еще постарше, невероятные, как например, корзинка века эдак восемнадцатого, покрытая лишайником, или статуя фавна без одной руки (той, в которой была флейта?), на оставшейся руке висели прыгалки...