Утятинская торговка

– Хотела, но не при ребенке же!

– Ах, ты чужого ребенка пожалела!

– Всех детей жалеть надо, пока паразитами не выросли. Дальше рассказывать?

– Мать, помолчи. Рассказывай, раз уж начала, тетя Ира.

– И рассказывает он мне, как вас разлюбил обоих. Помнишь, Томка, как ты на меня в розыск подавала?

– А это тут при чем?

– А вот при том. Через год после нашей поездки на юг заехала я из отпуска к вам на два дня. Больше-то я боялась: а ну, как сестра своим иностранным друзьям стукнет? И все-то она вокруг юлила: Ира, случись что с нами, как тебе сообщить? Думаю: нет, больше я на твои песни не поведусь. И вижу, она тоже все обдумывает, как меня расколоть.

– Да хватит, сколько можно об этом говорить! – опять влезла Томка.

– Ну, Томка-то всегда недалекого ума была, ее идеи я на раз угадывала. И зашла я к Димке Седову, помнишь его? Мой одноклассник, в милиции работал.

– Сашки Седова отец.

– Да, вы же вместе учились. И говорю я Димке: знаешь мои обстоятельства, бывший муж меня в покое не оставляет, а Томка его посланников привечает. Если будет заявление на розыск подавать, придержи его. И вот как-то встречает Димка Жорку и говорит: «Ну и змея же твоя женушка, на сестру в розыск подала. Спасибо, я ее заявление перехватил! А у милиции ее два черных ждали. Мы потом на вокзале у них документы проверили. Паспорта у них не просто иностранные, а дипломатические. Это мыслимое дело, родную сестру продать! И недорого, я видел, как они ей две четвертных сунули!» Жорка говорит, так ему стыдно стало! Пришел домой, а Томка туфли лакированные примеряет. А ты с порога кинулся: «Пап, купи экскаватор!» Он тебе: «Денег нет». А ты заревел – и с кулаками на него. Поглядел он на обоих: эта сестру за полтинник продала, тот родного отца за игрушку прибить готов. Плюнул на все и ушел. Говорит: поверишь, и вспоминать о них противно! Оба на одну колодку!

– Врешь ты всё!

– Нет, мать, я это помню. Я и тогда подумал: папа ушел, потому что я дрался. Тетя Ира, а ты за меня не заступилась?

– Конечно, Славик. Я ему говорю: ну ладно, Томка дура корыстная, но ребенок чем виноват? Каким он вырастет без отца? А он: нет, не могу. А здесь у меня жизнь наладилась, женщина такая милая, девочка покладистая, ласковая. Здесь моя семья. Через несколько лет только увиделись. Я же видела, кем тебя бабка с матерью растят! Христом-богом молила: встреться! А ты опять что-то попросил. Ну… и всё. Я его осуждала, а теперь вижу: он на тридцать с лишком лет раньше понял то, что до меня только теперь дошло.

– Сегодня поздно уже, мы завтра уедем, – сказал Славка и вышел.

– Зачем ты ему все это наплела! – кинулась на сестру Томка.

– Надо же было объяснить ему, что все мы не любим друг друга.

– Какая любовь! Мы – родные, и этим все сказано.

– Мы – родные, и это ничего не значит.

Вечером, когда Ираида Семеновна, надев очки, составляла отчет для налоговой, она услышала звяканье посуды. «Неужели Томка?» Выглянула в коридор, и через открытую дверь зала увидела сестру перед телевизором. «Ну и ну! Чтобы Славка мыл посуду!» Но выходить не стала.

Утром вышла на шум и увидела, как, тихо переругиваясь, Тимофеевы обувались в прихожей.

– До свидания, тетя Ира, – вежливо поклонился Слава.

– Прощайте, – ответила Ираида Семеновна и, подавив в душе невольную жалость к племяннику, скрылась за дверью.

УТЯТИН, ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА

Ну и холод! Ираида Семеновна сидела на складном стульчике, накинув поверх пуховика Генин тулуп и держа варежками газету и карандаш, решала забытый кем-то из Васильевых сканворд. Еще полчаса, и она, пожалуй, прикроет лавочку. С утра только одни брюки купили – и всё. Кому захочется раздеваться для примерки в такую стужу! Сегодня в павильоне было необыкновенно тихо. Покупателей меньше, чем обычно, и проскакивают они мимо секций, задерживаясь только у нужного товара, хотя обычно разглядывают всё подряд. И продавцы, всегда снующие по проходу, переговаривающиеся между собой и с покупателями, сидели в своих секциях, как воробушки на ветках, приникнув к масляным радиаторам. Даже Таисия, обычно оживлявшая торговый павильон сплетнями и прибаутками, сегодня как-то незаметно скользила от точки к точке. Ираида Семеновна вспомнила про черный платок, торчавший последний месяц из-под нутриевой шапки Таисии, и устыдилась: нет еще и сорока дней, как уборщица похоронила мужа, который до этого четыре года лежал парализованным.

В дальнем конце коридора послышался грохот, затем голоса.

– Что там? – оторвавшись от газеты, спросила она.

– Из «Селезня» чай привезли. Черт, пока до нас доедут, кипяток кончится или остынет, – сказал Коля Тарасов.

– Зато мы только начнем греться, а они уже будут замерзать.

Гомон усиливался.

– Пойду я. Ир, тебе что взять?

– А донесешь?

– Видишь, я с подносиком, – и показал котелок. Его секция называлась «Охота, рыбалка». Ираида Семеновна засмеялась:

– Тогда мне два стакана.