Уточкин

— П-п-прошшшу вас, о-о-останов-в-в-витесь! — Голос отразился от каменных стен и напоминающих сваленные набок книжные шкафы лестничных маршей, ушел в пустоту, взвился и погас, словно его и не было вовсе.

Поднявшись на третий этаж, Сергей Исаевич оказался перед дверью в квартиру, в которую, по всей вероятности, и вошел Краузе.

Медная, в виде навершия трости, вытертая до лунного блеска рукоятка, казалось, освещала всю лестничную площадку тем самым мерцающим желтушного оттенка электрическим светом.

Взял рукоятку, опустил ее вниз и потянул дверь на себя, она оказалась незаперта.

В голове молотом стучало: «Почему он убил себя? ведь он не мог не знать того, что ответственность за свою жизнь делает тебя бесстрашным, даже бессмертным делает, потому что только ты и никто иной имеешь над ней власть! тогда что это было? потеря власти? крайняя степень уныния? или Краузе просто не знал этой непреложной истины? одни вопросы! он обязательно должен дать на них ответ!»

Пройдя длинный полутемный коридор со сводчатым потолком, оказался в комнате, где две старухи при помощи обкусанных кусков прачечного мыла обмывали распластанный на полу труп, в котором Уточкин узнал своего отца.

Никакого Краузе в комнате не было…

Осенью 1913 года Сергей Исаевич Уточкин был помещен в психиатрическую лечебницу доктора Штейнфинкеля на Среднефонтанской дороге, откуда он буквально через несколько дней убежал, вскрыв дверной замок при помощи вилки, но был возвращен.

Неутешительный диагноз, поставленный ему тут, сразу стал достоянием общественности и вызвал самые бурные споры — «тяжелое нервное расстройство на почве систематического употребления наркотических средств».

В бульварных газетах того времени можно было прочитать следующее: «Легендарная жизнь закончилась безумием. Точно кара Божья обрушилась на гордую голову смельчака», или вот такое: «Уточкин, окончательно погубленный кокаином, дошел до таких эксцессов, что его пришлось поместить в психиатрическую лечебницу».

Поклонники великого спортсмена и пилота были потрясены, авиаторы в недоумении пожимали плечами, Александр Иванович Куприн отказывался верить в подобное, хотя и не отрицал того, что Уточкин «порою играл безудержно в карты, всегда бывал влюблен без ума и памяти, испытывал на себе действие разных наркотиков — и все это ради живой, ненасытимой жажды сильных впечатлений. И во все свои увлечения он умел вносить тот неуловимый отпечаток оригинальности, изящества, простодушного лукавства и остроумия, который делал его столь обаятельным. Он, как никто, умел поэтизировать спорт и облагораживать даже ремесло».

Речь идет об эмоциях!

А ведь эти эмоции не утихают и по сей день, подогревая интерес к личности легендарного одессита.

В частности, историк медицины, кандидат медицинских наук Николай Евгеньевич Ларинский в начале 2000-х годов предпринял попытку ретроспективной реконструкции истории болезни Сергея Исаевича Уточкина.

Н. Е. Ларинский пишет: «П. Б. Ганнушкин в работе „Клиника психопатий“ описывал фанатиков, которые посвящают „всю жизнь служению одному делу, совершенно не оставляющему в их личности мест ни для каких других интересов. Это и сближает их с параноиками“. Но есть и существенное отличие: фанатики не выдвигают свою личность на первый план, а подчиняют ее претворению идей в жизнь. Идеи эти, как правило, неглубоки, но благодаря яркой аффективной окраске не подвергаются изменениям до самой смерти их носителей. Фанатики верят во что им хочется. Их воля, по мнению П. Б. Ганнушкина, „движется глубоким, неистощимым аффектом“.

Биография Уточкина фрагментарна, но есть неоспоримые факты. Частая смена учебных заведений, увлечение спортом и автомобилем совершенно затмевали для Уточкина заботу о хлебе насущном. Он готов был пожертвовать последним, совершенно не задумываясь о последствиях (может быть, это было проявлением наркотической эйфории?). Ни отсутствие денег, ни тяжелая травма до определенного момента не останавливали Уточкина в достижении одной цели — летать. Но „форпост-синдром“, или „зарницы“, уже проявился: это и внезапная тревога Уточкина относительно чего-то нового, неожиданного, неизвестного, и постоянная смена целей (спорт, автомобиль, воздушный шар, аэроплан). Несомненно, тут был и пиар. Но если болезнь уже „сидела“, то она была вялая, и эта вялость сменялась только любовными увлечениями или страстью к испытанию наркотиков (тогда в России были известны гашиш, морфин и кокаин).

Все перечисленные особенности предшествовали развитию основной болезни Уточкина — параноидной или шубообразной шизофрении среднего возраста. Бред — формальный признак психоза — был, причем это были болезненные утверждения без всякой логики. Возникло это остро, и эмоциональная патология сочеталась с помрачением сознания. А это уже галлюцинаторно-бредовое или аффективно-параноидное состояние.