Уточкин

Сергей Исаевич поскальзывается и видит себя падающим на кромку летного поля, а вместо пустых футбольных ворот обнаруживает рядом с собой в беспорядке разбросанные во время падения обломки самолета «Блерио XI» собственной конструкции…

После выписки из лечебницы в Костюженах, по воспоминаниям очевидцев, Сергей Исаевич выехал в Кишинев, откуда намеревался совершить поездку на Кавказ, но неожиданно поменял свое решение и пожелал направиться в Гурзуф, куда его пригласил провести лето и отдохнуть художник Константин Алексеевич Коровин.

Впрочем, и этому замыслу не суждено было сбыться.

Весной 1914 года Уточкин вновь появился в Петербурге.

Он метался.

Он не находил себе места.

Знавшие авиатора узнавали и в то же время не узнавали его.

Черты лица Сергея Исаевича обострились и выражали озлобление, он был возбужден, порывист, начиная разговор, переходил на бормотание, разобрать из которого можно было лишь слова — «дикое настроение охватывает меня», затем резко разворачивался и убегал, растворяясь в толпе, движущейся по Невскому.

Его встречали в разных частях города — на Литейном и на Сенной, на Васильевском острове и в Михайловском саду, на Петроградке и на Дворцовой площади.

Вполне возможно, что на ней Уточкин оказался 20 июля (по старому стилю) 1914 года, когда Его Императорское Величество Государь Император Николай II с балкона Зимнего дворца оглашал Высочайший манифест о вступлении России в войну.

Прислушивался к этому ровному, тихому голосу, который, как ему казалось, уже слышал однажды.

«Божиею милостию Мы, Николай Вторый, Император и Самодержец Всероссийский, царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая.

Объявляем всем верным Нашим подданным:

Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови с славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно. С полным единодушием и особою силою пробудились братские чувства русского народа к славянам в последние дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлемые для Державного государства требования. Презрев уступчивый и миролюбивый ответ Сербского правительства, отвергнув доброжелательное посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооруженное нападение, открыв бомбардировку беззащитного Белграда.

Вынужденные, в силу создавшихся условий, принять необходимые меры предосторожности, Мы повелели привести армию и флот на военное положение, но, дорожа кровью и достоянием Наших подданных, прилагали все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров. Среди дружественных сношений, союзная Австрии Германия, вопреки Нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению Нашему, что принятые меры отнюдь не имеют враждебных ей целей, стала домогаться немедленной их отмены и, встретив отказ в этом требовании, внезапно объявила России войну.

Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди Великих Держав.

Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные.

В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага.

Се глубокою верою в правоту Нашего дела и смиренным упованием на Всемогущий Промысел, Мы молитвенно призываем на Святую Русь и доблестные войска Наши Божие благословение.

Дан в Санкт-Петербурге, в двадцатый день июля, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четырнадцатое, Царствования же Нашего в двадцатое.

На подлинном Собственного Императорского Величества рукою подписано:

Николай».

…А потом брел Уточкин совершенно обескураженный по набережной Мойки, пытаясь ответить себе на вопросы: «зачем эта война?», «почему эта война?».

Нет, не знал ответов на них.

Как, впрочем, и не мог знать, что на ней погибнут русские авиаторы, многих из которых он знал лично:

Петр Николаевич Нестеров (1887–1914);

Эдуард Мартинович Пульпе (1880–1916);

Григорий Эдуардович Сук (1896–1917);

Евграф Николаевич Крутень (1890–1917);

Иван Александрович Орлов (1895–1917);

Юрий Владимирович Гильшер (1894–1917);

Николай Кириллович Кокорин (1889–1917).

Эпилог

Какая ужасная была ночь! Странно, что никто не слышал шума.

Кнут Гамсун

К лету 1915 года положение на российско-германском фронте для русской армии складывалось наихудшим образом — гигантские человеческие потери, утрата части западных территорий, Великое отступление.

Именно в это время в империи наблюдается всплеск патриотических настроений, порой доходящих до националистической истерии.

Возникают разнообразные организации, концессии, общества содействия фронту, большинство из которых, к сожалению, далее патриотической риторики не идут.