Утомленные вином

К счастью для Цеденбала, его не тронули, но он навсегда запоминл те страшные ночи в Москве и все чаще топил воспоминания о них в обильных возлияниях по любому поводу. Вскоре он стало пить и без повода.

В марте 1965 года в Удан-Батор прибыла советская делегация во главе с секретарем ЦК КПСС Александром Шелепиным и председателем Гостелерадио Николаем Месяцевым.

Надо ли говорить, с каким радушием их принимали в доме Цеденбала.

Не успела делегация вернуться на родину, как в кремлевских коридорах пошел слух, будто из Улан-Батора в Кремль отправлена шифрованная телеграмма, которую сразу же отнесли Брежневу.

В ней якобы говорилось о том, что на ужине у Цеденбалов подвыпивший Месяцев говорил о Шелепине как о будущем Генеральном секретаре.

«Комсомольский заговор», как его назвали, переполошил кремлевское руководство.

Некоторое время спустя Шелепина выводят из состава Президиума и освобождают от должности секретаря ЦК.

Вслед за ним сняли с поста председателя КГБ СССР его друга Семичастного, отправили в другие страны Месяцева, Горюнова, Романовского…

Ходили слухи, будто Цеденбал специально подпоил Месяцева, хотел развязать ему язык.

Но, по словам Анастасии Ивановны, случившееся было для Цеденбала полной неожиданностью.

«Месяцев действительно кричал: „Вот будущая величина!“ — это было при мне. Все сидели выпившие, возможно, советский посол или офицер спецслужб проинформировал свое руководство, а сочинили, будто Цеденбал передал. Я никогда не поверю, что муж мог так поступить».

Между тем ужин в доме Цеденбалов, злополучный для Шелепина и его друзей, запомнился Анастасии Ивановне как один из самых чудесных в ее жизни.

Перед приездом гостей она послала машину за парикмахером из советского посольства, он сделал ей прическу, гладко зачесав назад ее льняные волосы и водрузив на них высокий накладной шиньон с завитушками.

Даже на склоне лет Анастасия Ивановна затруднялась объяснить, какое сумасшествие нашло на нее в тот вечер, почему за столом один только Шелепин привлекал ее внимание.

Он был умен, красив, статен, остроумно поддерживал разговор… Характер Анастасии Ивановны, способный к мгновенному куражу, уживался с доверчивым сердцем, беззащитным перед грубоватой мужской лестью.

— Ты посмотри, какие у нее глаза! Посмотри, какие волосы! — шептал Шелепин Месяцеву.

Бедная Настя делала вид, что не слышит, сосредоточенно ухаживала за другими гостями, но Шелепин останавливал проходившего мимо Майдара, давнего Настиного воздыхателя, брал его под локоть и указывал глазами на хозяйку дома:

— Скажи, — спрашивал он, — ты видел где-нибудь еще такие глаза?

— Вам же завтра, и ему, и тебе, такое устроят!

Автор никогда бы не решился предавать огласке некоторые моменты из воспоминаний Анастасии Ивановны, если бы не ее настойчивое желание рассказать о «романах», как она называла свои увлечения.

Она помнила, что перед нею диктофон, и выбирала слова осторожно. «Наутро Месяцев мне говорит: „Слушай, Шурик всю ночь о тебе говорил, ты его сразила…“

До этого мы с Шелепиным о чем-то разговаривали. Он рассказывал, как снимали Хрущева, и смотрел мне в глаза. В общем, у нас начался красивый роман. Ездили на рыбалку, фотографировались.

Он считал: зачем нам деньги давать Египту? Мы должны поднять Монголию, она нам ближе и нужнее. Мне рассказывали, что, вернувшись в Москву, он написал очень сильный отчет о поездке и добился для монголов новых кредитов. Потом он мне говорил: „Знаешь, сколько ты стоила России?“

Некоторое время спустя Цеденбал отправлялся в Москву как глава монгольской официальной делегации, и я летела с мужем.

В Москве делегацию разместили в Кремле. Вечером все гости разошлись, Цеденбал тоже ушел спать, а мы остались за столом вчетвером — Шелепин, Месяцев, моя сестра Маргарита и я.

Посреди большого зала на полированном круглом столике стояла хрустальная ваза с красными и белыми розами. Один мне красные розы протягивает, другой — белые… Это был незабываемый вечер, мне не хотелось, чтобы он заканчивался. А сестра говорит: „Вы что, с ума сошли? Вам же завтра, и ему, и тебе, такое устроят!“.

Наш роман был на людях, мы ни разу не были наедине. Я ему однажды говорю — ну давайте где-нибудь встретимся. Я же тоже к нему симпатии питала. Все-таки он не кто-нибудь, мы были как бы в равном положении. Но он боялся!

— Нас застукают… — говорит.

— У вас же друг Семичастный…

— Нет, — вздохнул, — я ему не доверяю.

Так что все у меня с Шелепиным было, как у Анны в „Гранатовом браслете“. Помните? Она охотно предавалась самому рискованному флирту, но никогда не изменяла мужу…»

Расположением Шелепина она была настолько ослеплена, что не могла представить, какими были их отношения на самом деле.

Семичастный вспоминает, что Шелепин вернулся из Монголии с «очень отрицательным мнением о ней, что она узурпирует там все».

— Насколько я знаю, — говорил он, — она была не в его вкусе. Он мог пошутить, разыгрывать.

К счастью, она об этом не узнала до конца жизни.

В пятьдесят лет она организовала Детский фонд, первый национальный институт такого рода в Азии.