Утопия-авеню

Басист, ударник и клавишник выдают какую-то бесконечную, монотонно пульсирующую подложку на низких; дробящиеся, отраженные звуки то затухают, то нарастают, выманивают на танцплощадку даже тех, кто, как Левон, обычно не танцует. Какой-то тип с густо загримированным лицом и в ночной сорочке вращает тарелки на шестах. Тарелок уже тринадцать. «По одной для каждого участника „Тайной вечери“, – думает сын проповедника. – И вообще, здесь совсем как в клубе „UFO“, прежде чем о нем узнали любопытные». Тощий парень в темных очках присоединяется к трио, поверх пульсирующей подложки звучит его тенор-саксофон. Пронзительные музыкальные фразы скользят, кувыркаются, ходят колесом, всхлипывают, рыдают. «Они не так претенциозны, как Штокхаузен, но прекрасно подходят для этого клуба». Сатир, как ни странно, не отходит от Левона… или Левон не отходит от него. «Да с ним любой пойдет…» Пухлые губы серьезны. От его взгляда кружится голова. «В этих бездонных глазах можно утонуть…» Багровый свет скользит по влажной от испарины коже. Принятая таблетка обостряет все чувства, как метаквалон. «Хорошо, что нет галлюцинаций, – благодарно думает Левон, – хотя, может быть, этот клуб – галлюцинация. И этот вечер. И вся моя жизнь». Сатир уводит Левона с танцплощадки. Руки с шершавыми мозолями трудяги. Левон следует за ним, проходит в неприметную дверь, которая ведет в крохотную комнату. Здесь стоит кровать, застланная чистым бельем, и кресло, на котором лежат какие-то веревки. Комната теплая, как разгоряченное тело. Тлеет рубиновый уголек светильника. Сквозь дверь доносятся гулкие басы безымянной группы. Сатир наливает Левону стакан воды из кувшина. Вода свежая, прохладная. Сатир пьет из того же стакана. Подносит яблоко к губам Левона. Яблоко кисловатое, с лимонным привкусом. Сатир вгрызается в яблочный бок.

Они лениво переговариваются в обнаженной темноте. Оба боятся сказать лишнего. Лестница ведет из подвала наверх, в грубую реальность. Осторожность не помешает. Сатир родом из Дублина. Его зовут Колм. Он называет себя «черным ирландцем», потомком испанских моряков с уцелевших кораблей разгромленной Армады.

– Ну, этими россказнями прикрывают множество грехов, – добавляет он.

Левон говорит, что он работает в музыкальном издательстве.

– А я аварийщик, – говорит Колм и, видя, что Левон не знает, что это, поясняет: – Ну, электромонтер, – а потом спрашивает: – А правда, что этот дядька-пузан – знаменитый художник?

– Не просто знаменитый, а самый великий, – отвечает Левон.

– А ты с ним?

– Нет, – говорит Левон и объясняет, что они просто пришли вдвоем, развеяться.

Он достает из кармана пиджака шариковую ручку и пишет свой номер телефона на левой ладони Колма:

– Захочешь – смоешь, а захочешь – позвонишь.

На груди Колма, над сердцем, вытатуирован крест. Левон нежно касается его губами.

Потом Колм спрашивает:

– А Левон – твое настоящее имя?

– Да. А твое?

Колм говорит, что настоящее.

Когда Левон просыпается, Сатира нет рядом. Левон тщательно проверяет, не пропали ли его кошелек, часы и ручка. Все на своих местах.