Утопия-авеню

– Я по натуре не оседлый человек. В Нью-Йорк я приехал, чтобы написать великий американский роман. Что само по себе ужасное клише. Я считал себя большой рыбой в мелком пруду, но вовсе не был рыбой. Меня все отвлекало. Гринвич-Виллидж. Битники. Фолк-музыка. Я отправлялся в долгие прогулки, изображал из себя фланера, но по-настоящему это удается только французам. Я глядел на лодки, плывущие по Ист-ривер. Однажды поднялся на лифте вон туда… – Он кивает на Эмпайр-стейт-билдинг. – Смотрел на Манхэттен и испытывал безумное желание его покорить. Овладеть им… Может быть, для этого мы и пишем песни?

– Я пишу песни, чтобы понять, что именно хочу сказать, – говорит Эльф.

– А я пишу потому, что мне это нравится, – говорит Дин.

– Наверное, ты – единственный настоящий творец среди нас, – замечает Ленни.

Из Пирамиды слышится укуренный голос:

– Эй, Ленни! Рассуди нас. Нам нужно твое авторитетное мнение.

– О чем?

– О разнице между меланхолией и депрессией.

Леонард Коэн извиняющимся тоном говорит Эльфу и Дину:

– Увы, труба зовет…

– Между прочим, он не прочь, если ты не против, – говорит ей Дин.

– Ты прямо как сутенер. Или сводник.

– Я же забочусь о товарище по группе.

«Как трогательно… Или нет?»

– Дженис мне сказала, что у него вроде как жена в Греции. И приемный ребенок. Так что спасибо, но лучше не надо.

Дин передает ей косячок.

– Девять месяцев – и ни одного трофея… Я давно бы свихнулся.

«Трофея? Это что, военная кампания?»

Эльф затягивается, выдыхает дым и строго напоминает себе, что если рассказать о Луизе, то слов назад уже не возьмешь. Сэм Кук поет «Mean Old World»[157].

– Мужчинам необходим секс. Для женщины это не вопрос необходимости, а вопрос настроения. Но женщины поставлены в безвыходную ситуацию. Если мы отказываемся принять предложенную игру, то нас называют фригидными или обвиняют в том, что мы не способны увлечь мужчину. А если соглашаемся, то нас называют шлюхами, давалками, порчеными девками. Не говоря уже о том, что угроза непредвиденной беременности сидит в уголке и радостно потирает лапки. – Эльф передает косячок Дину. – В общем, твоей вины в этом нет, конечно, но заруби себе на носу: патриархат – одна большая подстава.

– Ого, с тобой так много интересного узнаешь… – Дин швыряет потухший окурок в пустоту. – А в свете моего возможного отцовства я стал иначе смотреть на случайные связи.

«Похоже, он готов об этом поговорить».

– Ты что-то решил?

– Когда мы вернемся домой, результаты анализа будут готовы. Но с ними тоже не так все просто. Если отец ребенка – не я, то в десяти процентах случаев это можно установить по группе крови.

– Да, не самый убедительный метод.

Помолчав, Дин добавляет:

– В общем, придется подождать, а когда ребенок подрастет, то, может быть, проявятся какие-то фамильные черты. А вот что делать до тех пор? Должен ли я платить мисс Крэддок алименты? Если я не отец ребенка, но даю деньги на его содержание, то я – дурак, которого обвели вокруг пальца. А если я все-таки его отец, но ничего не плачу, то мало чем отличаюсь от Гюса де Зута.

С тротуара на тринадцатый этаж долетают какие-то крики.

– Если б мне предложили исполнение трех желаний, я б тебе уступила одно.

– Когда я услышал новость от Левона, то мне ужасно хотелось, чтобы это оказалось неправдой. Я был готов на все что угодно. Но ребенок уже родился… Даже если он не мой, а чей-то… Нельзя ведь хотеть, чтобы чья-то жизнь исчезла…

Эльф вспоминает Марка и маленький гроб.

– Ох, Эльф, извини. Я ляпнул, не подумав.

Эльф сжимает ладонь Дина:

– Верно, нельзя. Любая жизнь бесценна. Мы об этом слишком часто забываем. Об этом надо помнить все время, а не только на похоронах.

– Я вас всех обожаю, – объявляет Дженис Джоплин с помоста в саду, – но завтра у меня запись, поэтому я настояла, чтобы напоследок Джексон сыграл нам один из своих хитов, а Джексон настоял, чтобы я этот хит спела.

Джексон задает ритм и начинает нисходящим каскадом, который завершается мажорным септаккордом. Ночной ветерок ерошит ему волосы. Эльф узнает вступление к песне «These Days»[158] с альбома «Chelsea Girl»[159]. Нико исполняет ее с холодной нордической трезвостью, а Дженис поет зажигательно, меняя настроение от фразы к фразе. «Она прекрасно умеет удерживать внимание слушателей», – думает Эльф. Джексон импровизирует переход к последней строфе, а Дин шепчет Эльф на ухо:

– Он не только красавчик, но и великолепный гитарист.

– Боишься, что не выдержишь конкуренции? – шепчет в ответ Эльф.

Последние четыре строки Дженис поет без музыкального сопровождения, а капелла.

Гитара Джексона отсчитывает десять колокольных ударов.

Не кори меня за неудачи,
Я про них не забыл…

Аудитория из двадцати человек взрывается аплодисментами на крыше нью-йоркского отеля. Дженис приседает в шатком реверансе, Джексон раскланивается.

– Еще одну, Дженис! – выкрикивает кто-то из гостей.

Она заходится своим характерным смехом – резким, как лошадиное ржание.

– Забесплатно? Нет уж, не дождетесь. Может, вот Ленни что-нибудь споет.