В доме еще все спят. Дин надевает носки и ботинки, идет в туалет отлить – на этот раз не брильянтами. Потом выпивает кружку воды, берет яблоко из хрустальной вазы и пишет на странице блокнота рядом с телефоном: «Джерри, я ухожу не совсем таким, каким ты меня встретил. Спасибо. Дин. P. S. Я позаимствовал яблоко» – и засовывает листок под дверь спальни Джерри. На высокой веранде свежо и прохладно. При виде деревьев напротив у Дина щемит сердце. Он не знает почему. Чейтон сидит в кресле-качалке и читает «Нью-йоркер».
– Снова прекрасное утро, – говорит настоящий индеец. – Но, может быть, пойдет дождь.
– Спасибо, что вчера за мной приглядывал.
Чейтон чуть кривит рот, мол, не за что.
– А где твоя кошка?
– Это ничейная кошка. Она приходит и уходит.
Дин спускается на пару ступенек, потом оборачивается.
– А пешком отсюда далеко до Турк-стрит? На углу с Хайд-стрит?
Чейтон поднимает руку, показывает, в какую сторону идти:
– Вниз по Хейт-стрит, до Маркет-стрит. Там прямо. Хайд-стрит в шести кварталах по левой стороне, а оттуда четыре квартала вверх до Турк-стрит. Минут сорок ходу.
– Спасибо.
– Скоро увидимся.
На солнечной стороне Хейт-стрит слишком ярко, поэтому Дин переходит на противоположную сторону, в тенечек, где глазам легче. Все вокруг напоминает ему утро после буйной гулянки в чужом доме. «Главное – вовремя смыться, пока не прищучили». Людей почти нет. Опрокинутые мусорные баки вываливают свое мерзкое содержимое на обочину. Вороны и бродячие псы расхватывают объедки. Дин надкусывает позаимствованное яблоко. Оно золотистое и сочное, как яблоко из мифа. Он проходит мимо какого-то невзрачного дома, похожего на бинго-клуб. Оказывается, это церковь. Может быть, та самая, про которую поют
Через три или четыре квартала район хиппи сменяется обычными домиками. На склоне холма раскинулся парк, где на неведомых деревьях поют неведомые птицы. Дин понимает, что ему больше нравится мир в затрапезном виде. «Все, что со мной произошло, – сплошное откровение, но в откровении не поживешь…» – думает он. Грифф и Эльф наверняка станут расспрашивать про кислотный трип. Вряд ли у Дина найдутся слова, чтобы описать хотя бы тысячную часть пережитого. «Это как если бы скиффл-группу заставили исполнять симфонию». Дин вспоминает оркестр марширующих скелетов. Обрывки музыки Творения смутно отдаются в ушах, звуки такие близкие и такие неуловимые…
Как ни старайся, их не передать во всей красе. В тени шепчущих ветвей, на садовой скамье спит парочка, закутавшись в драное одеяло. «Как близнецы в утробе». Дин думает о Кенни и Флосс. Хочется верить, что парочка не бездомная, а просто провела в парке волшебную ночь. Где-то впереди дребезжит трамвай. Дин вспоминает фургон молочника на Пикок-стрит в Грейвзенде. Наверное, Рэй сейчас уже дома, отдыхает после девятичасовой смены на заводе. Дин подходит к перекрестку. На указателе надпись: «МАРКЕТ-СТРИТ». Рядом с трамвайной остановкой открывается кафе. В тенечке прохладно. «Зайти, что ли?» – думает Дин.
Он входит, садится у распахнутого окна и заказывает кофе у официантки лет сорока, с беджиком «Я – Глория». Он пытается вспомнить имена и лица официанток из кафе «Этна» – и не может. Он их забыл. Одна волновалась, что январской ночью он остался без пристанища, хотела пустить его к себе, но боялась хозяйки. «В ту ночь и возникла „Утопия-авеню“».
Дин достает из бумажника визитную карточку Аллена Клейна, подносит ее уголок к пламени зажигалки, бросает в пепельницу. Пурпурные языки пламени лижут бумагу. Дин не совсем понимает, зачем он это сделал, но чувствует, что поступил правильно. Когда визитка превращается в пепел, с плеч Дина словно бы сваливается тяжелая ноша. У светофора на Маркет-стрит останавливаются два фургона. На боку одного надпись в столбик: «ХИМЧИСТКА „ТРЕТЬЯ УЛИЦА“». На втором – тоже в столбик: «ГРУЗОВЫЕ ПЕРЕВОЗКИ „ПЛАНЕТА“». Фургоны стоят так, что слова складываются во фразу: «ТРЕТЬЯ ПЛАНЕТА». Дин вытаскивает блокнот из кармана пиджака, записывает: «Третья планета». Фургоны уезжают. За барной стойкой кофейный аппарат пропускает пар через молотые зерна кофе…