Утопия-авеню

«Мэнди Крэддок? Ее сын? Род Демпси? Мой отец?»

– Ну, у меня вроде все в порядке.

– Тогда возьми с тумбочки большой красный том. Жюль Верн.

Дин поворачивается:

– «Путешествие к центру Земли»?

– Положи его на стол.

Джерри открывает книгу на последней странице, приподнимает уголок нахзаца, вытаскивает из-под него небольшой коричневый конвертик и пинцетом достает желтоватый квадратик размером с почтовую марку.

– Это рисовая бумага, пропитанная дозой кислоты. Лизни большой палец.

Джерри опускает желтый квадратик на влажный палец Дина, а еще один берет себе:

– Ну, понеслись.

Оба кладут бумажные квадратики на язык.

Бумага в секунду растворяется.

– Скоро примчится волшебный ковер-самолет. Выбери пластинку.

Джерри кладет том Жюль Верна на место, а Дин находит альбом The Band «Music from Big Pink» и ставит вторую сторону. Джерри с Дином отбивают ритм, а потом «Chest Fever»[178] взрывается органным соло.

– Охренительно играют, – говорит Дин.

– Да. Это орган «лори». Вообще, Гарт – секретное оружие группы. Кстати, очень классный чувак. Ну, ты как себя чувствуешь?

– Как будто мне нужно просраться.

– Твое тело ощущает приближение чего-то неземного и жаждет избавиться от земных тягот. Туалет вон там.

Дин идет и делает свои дела. Моет руки. Вода шелковистая. Сила притяжения ослабевает.

– Что, началось? – спрашивает Джерри.

– Молекулы воздуха прыгают у меня в легких, как попкорн.

– Пойдем в парк, прогуляемся.

Индейца зовут Чейтон.

– Наполовину навахо, на четверть сиу, а еще четверть – черт его знает, – говорит он Дину.

Они идут по улице, Чейтон держится чуть позади. Джерри рассказывает об окрестностях. Чейтон ступает мягко, как пантера, но излучает такое мощное энергетическое поле, что попрошайки, нищие и зеваки на Хейт-стрит сразу понимают, что приближаться не стоит. На Джерри шляпа с широкими полями и очки с зеркальными стеклами. К нему никто не пристает. Его сигарета пахнет шалфеем. Небо – нейтральная полоса между днем и вечером. Редкие облачка клубятся дыханием дракона. Три инверсионных следа складываются в треугольник.

Высокие окна боулинга распахнуты.

Дин слышит, как катятся шары и стучат кегли.

Мимо проходит девушка, оставляя за собой череду движущихся послеобразов самой себя. Дин завороженно смотрит на это невероятное зрелище. За каким-то бродягой тоже тянутся его копии. Хейт-стрит полна визуальных инверсионных следов.

Дин взмахивает рукой, и в воздухе раскрывается веер рук.

– Призрачнеешь? – спрашивает ядро кометы Джерри.

– Ага, – отвечает Дин.

«Призрачнею…»

Они пересекают Стэньян-стрит, проходят в кованые ворота парка, где цвета становятся вдвое, втрое, вчетверо ярче и сильнее. Зеленые кусты сияют зеленью, синее небо поет синевой, а гряда розовых облаков переливается бесчисленными множествами оттенков розового – и существующих, и не существующих.

– А кислота помогает дальтоникам различать цвета? – спрашивает Дин.

– Нет, – говорит Джерри, – но иногда чудится, что живешь не в реальности, а в ее описании.

– А можно я у тебя эту строчку позаимствую? Для песни…

– Если запомнишь, друг мой, она твоя.

Из пламенеющих кленов с треском вырываются алые и золотые сполохи, взлетают ввысь.

– Фигассе…

Все трое садятся на скамью. Длинные травинки извиваются. Дин присматривается к ним. Нет, они не двигаются. «Трава как трава». Как только он отводит взгляд, травинки снова начинают шевелиться и замирают, когда он на них смотрит. «Как озорник на уроке, когда учитель отворачивается».

– Значит, когда мы глядим на что-то, мы его изменяем, – говорит Дин.

– Поэтому мы никогда не видим вещи такими, какие они есть, – говорит Джерри. – Мы видим их такими, какие есть мы сами.

Большая собака тащит за собой девочку на роликах.

Куда Дин и Джерри, туда и Чейтон. Они останавливаются посмотреть на теннисный матч. Звук рассинхронен. Чпок ракетки по мячу слышен только после того, как удар сделан. В ходе матча игроки увеличиваются. Дин поворачивается к Джерри, но голова Джерри тоже распухает, как воздушный шар, и принимает нормальные размеры, когда тот выдыхает. Кожа теннисистов становится сначала молочно-белой, как у альбиносов, а потом прозрачной, как целлофан. Все на виду – вены, артерии, мышцы и сухожилия. Мимо пробегает борзая. Дин видит ее кости, сердце, легкие, хрящи. Чайка у мусорки – живая нажористая окаменелость.

Изображение чизбургера на ларьке – на самом деле настоящий чизбургер. С него медленно капает горячий жир. Потеки расплавленного сыра заливают тротуар. Кетчуп влажно сияет, будто кровь на месте недавней аварии. Булка – мягкая, пышная, хлебная – дышит, вдыхает и выдыхает.

– Твоя главная ошибка заключается в том, – говорит булка Дину, – что ты считаешь, будто твой мозг генерирует пузырь сознания, который ты зовешь «я».

– А почему это ошибка? – спрашивает Дин говорящую булку.

– Дело в том, что ты – не твое личное «я». Ты соотносишься с сознанием примерно так, как пламя спички соотносится с Млечным Путем. Твой мозг всего лишь касается сознания. Ты не источник сигнала, а всего лишь приемопередатчик.

– Черт… – говорит Дин. – Значит, когда мы умираем…