Утопия-авеню

– Валяй, цитируй, – заявляет Грифф.

Шариковая ручка Эми шкрябает по бумаге.

– И еще один, последний вопрос к вам всем, если позволите. Слушая «Рай – это дорога в Рай», я задумалась о политике. Мы живем в революционное время. Холодная война. Крах империй. Недоверие к властям. Совсем иное отношение к сексу и наркотикам. Отражает ли музыка все эти перемены? Или она вызывает эти перемены? Способна ли она на это? А что выражает ваша музыка?

– Нет чтобы спросить про любимое блюдо или про домашних животных, – ворчит Грифф из-под ковбойской шляпы.

– «Оставьте упованья» оканчивается взрывом атомной бомбы, – напоминает Эльф.

– А «Мона Лиза», по сути, гимн феминизму, – говорит Джаспер. – В пару Нине Симон с ее «Four Women»[76].

– Даже «Темная комната» – это песня о свободной любви, – говорит Дин. – Она куда раскованней, чем «I Want to Hold Your Hand»[77].

– Интересно… – говорит Эми. – Каждый из вас высказал свое мнение о чужой песне.

– Ага, мы такие, – заявляет Грифф. – Большая дружная семья.

– Однако же «Плот и поток» – ода музыке, – продолжает Эми. – А «Приз» – о непостоянстве успеха. «Пурпурное пламя»… между прочим, для меня это песня года. – Она смотрит на Дина, которому до дрожи приятно, но он строго напоминает себе, что музыкальный критик – враг. – Так вот, «Пурпурное пламя» – глубоко личная вещь. И в этих песнях не говорится о политике.

– А что, группа не может выражать и то и другое? – спрашивает Эльф.

– Иногда появляются замечательные песни, в которых содержатся политические заявления, – говорит Дин. – Например, «For What It’s Worth», «Mississippi Goddamn», «A Change is Gonna Come»[78]. Но целый альбом политической направленности? Ничего хорошего из этого не выйдет. Я знаю, я играл в «Броненосце „Потемкин“».

– The Beatles, The Rolling Stones, The Who, The Kinks не ставят перед собой цель изменить мир, – говорит Грифф. – И свои особняки они не покупают на деньги, заработанные песнями про ядерное разоружение или про социалистический рай. Они просто сочиняют классную музыку.

– Лучшие образцы популярной музыки – это искусство, – добавляет Джаспер. – А искусство всегда содержит в себе политический элемент. Художник или музыкант отвергает привычный порядок вещей, заменяет его новым взглядом на мир. Создает свою версию реальности. Инверсию. Разрушает существующую реальность. Поэтому искусство и внушает страх тиранам.

– Да, особенно музыка, – говорит Дин. – Если музыка тебя зацепила, то с крючка уже не спрыгнешь. Самая лучшая музыка заставляет осмысливать мир… переосмысливать его. Она не повинуется приказам.

«Черт возьми, – думает Дин, – оказывается, я способен сказать что-то умное».

Ранним воскресным утром после гулянки в «Bag o’ Nails» Дин вышел из дома Иззи Пенхалигон, чувствуя себя последним дураком. Холодный туман растушевывал лондонские улицы, стирал указатели и настойчиво пробирался под наполеоновский сюртук Дина. Вокруг не было ни души. Прошедшая ночь не принесла ровным счетом ничего, кроме досады. Иззи Пенхалигон постоянно кривилась, а под конец сказала: «По-моему, тебе пора». И номерами телефонов они не обменялись. Дин пошел по Гордон-стрит, но, выйдя на Юстон-роуд, сообразил, что вместо юга двинул на север, и встал на автобусной остановке, дожидаясь 18-го автобуса и раздумывая, где провели ночь Кенни и Стю. Вообще-то, он обещал приютить их на Четвинд-Мьюз, но обещание вылетело из головы, как только Иззи Пенхалигон сказала: «Поехали ко мне». Гарри Моффату нужна была водка, чтобы чувствовать себя нормальным человеком. Может, Дину нужен секс, чтобы чувствовать себя нормальным, любимым, добившимся успеха, нужным? Или просто – живым? Это было неприятно похоже на правду. Автобус все не появлялся, поэтому Дин пошел пешком по Юстон-роуд. Спустя полминуты его обогнал автобус. Дин замахал рукой, но кондуктор лишь невозмутимо глядел на него до тех пор, пока автобус не растворился в тумане.

Дин свернул на Гоуэр-стрит. В звуках шагов возник гитарный ритм, замаршировал рядом. Дин подхватил его, добавил металлической резкости, растянул на два такта. Первая половина музыкальной фразы задавала вопрос, вторая отвечала. Классный хук. Дин обошел Бедфорд-Сквер. Жухлая листва еще цеплялась за ветки. Слева был поворот на Моруэлл-стрит, где когда-то Дин снимал комнату. Дин зашагал по узкой улочке. Из-за густого тумана в десяти шагах было ничего не разглядеть. Он прошел мимо дома миссис Невитт. Вспомнил пять фунтов, которые она зажилила. В окне виднелась табличка: «СДАЕТСЯ КОМНАТА – ИРЛАНДЦАМ И ЦВЕТНЫМ НЕ ОБРАЩАТЬСЯ – СПРАШИВАЙТЕ». У самого тротуара Дин заметил выбитый кусок брусчатки и решил, что это неспроста. Огляделся по сторонам и запустил камнем в окно. Зазвенело стекло – и все. Дин убежал. Унылое настроение развеялось. Дина никто не заметил, не закричал вслед. Этот секрет он унесет с собой в могилу.