Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

Но как только его собеседники позволили себе критические замечания по поводу репрессий против меньшевиков и эсеров, которые продолжались в Советской России, Троцкий буквально взорвался, заявив, что для нас нет социалистов, а есть контрреволюционеры и за вопросом об их судьбе следует обращаться к Дзержинскому. «Знаете, мы рассматриваем вопрос не с сентиментальной точки зрения. Тот, кто нам вредит в строительстве социалистического государства, должен быть обезврежен… И если эти маленькие господа, называйте их меньшевиками или эсерами, хотят делать нам затруднения в момент, когда мы должны обеспечить свое существование в борьбе с капиталистическим миром, мы всегда готовы посадить их под замок, а если дело принимает серьезный оборот, то и расстрелять»[1035]. «Безоружный пророк» все еще считал себя частью большевистской элиты и размышлял о судьбах революции так же, как это делали французские якобинцы после установления собственной диктатуры.

Проигрывая в организационно-кадровой борьбе, оппозиция безоговорочно верила в силу идей, подразумевая под этим собственное полемическое мастерство. Троцкий, этот коммунистический Дон Кихот, бросился в бой с ветряными мельницами «центризма», как он называл бесхарактерность и отсутствие идейного стержня у партийного аппарата. Уроки оппозиционной борьбы могли бы научить его тому, что этот аппарат проголосует не за ту точку зрения, которая верна, а за ту, которая выгодна для его собственного выживания. И наоборот, он будет аргументировано оправдывать любой ярлык, приклеенный поверженным оппонентам своим непосредственным начальством. Одним из таких ярлыков стало одобренное XV конференцией ВКП(б) (26 октября — 3 ноября 1926 года) утверждение, что троцкизм превратился в социал-демократический уклон. Динамика взаимных обвинений демонстрировала, что до «прислужников мирового капитала» и «фашистских агентов» оппозиционерам в ВКП(б) осталось не так уж далеко.

Троцкий прекрасно понял, куда его загоняют. В своей речи на конференции он заявил: «В чем, товарищи, объективная опасность резолюции о социал-демократическом уровне? Опасность в том, что она приписывает нам такие взгляды, из которых необходимо вытекает не только политика фракционности, но и политика двух партий»[1036]. А с точки зрения революционера, нет необходимости делиться властью — Троцкий все еще считал завоеванную в октябре 1917 года власть своей. Тезис о недопустимости двух мнений в стране пролетарской диктатуры, не говоря уже о двух рабочих партиях, — вот ахиллесова пята его оппозиции, равно как и любого внутрипартийного протеста, не решавшегося выйти за рамки фетиша пролетарской диктатуры и собственной авангардной роли.

Впрочем, иногда в сухом политэкономическом анализе, обильно сдобренном марксистской терминологией, прорывались и личные нотки, связанные с внутренними сомнениями в правильности избранного пути. Обращаясь к делегатам партийной конференции, Троцкий маскировал их сослагательным наклонением: «Думаете ли вы, что капитализм может обеспечить себе новую полосу подъема, расширенное воспроизведение того процесса, который был до империалистической войны? Если считать, что это возможно (а я полагаю, что на это шансов у капитализма никаких нет), если теоретически это допустить, то это означало бы, что капитализм в европейском мировом масштабе своей исторической миссии еще не исчерпал, что это не империалистический загнивающий капитализм, а развивающийся капитализм, ведущий хозяйство и культуру вперед, — но это означало бы, что мы пришли слишком рано»[1037]. Даже высказанная в виде предположения, заключительная фраза «пророка» отражала весь трагизм исторической развилки, на которой оказалась диктатура большевиков на исходе нэпа.

^{Протокол голосования членов Политбюро ЦК ВКП(б) об отклонении поправок Л. Д. Троцкого к тезисам Н. И. Бухарина, подготовленным для выступления на Седьмом пленуме ИККИ}

^{24 ноября 1926}

^{[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 607. Л. 5]}

Вторая половина 1926 года оказалась богатой на внутрипартийные коллизии. Не успело утихнуть эхо дебатов на Пятнадцатой конференции, как начался Седьмой расширенный пленум ИККИ, где при обсуждении «русского вопроса» схлестнулись все те же лица. Еще до его открытия Троцкий написал обширное письмо с критикой тезисов Бухарина, которому впервые предстояло стать основным докладчиком от Исполкома Коминтерна. Однако Политбюро вслед за «русской делегацией» отказалось рассматривать поправки к докладу, сочтя их «неприемлемыми»[1038].