Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

В ходе работы Девятого пленума ИККИ тезис о «полевении» рабочего движения, о тяге простых рабочих к коммунистам и репрессиях социал-демократов по отношению к последним превратился в сакральную истину, которую никто не решался поставить под сомнение. Вот как логика эволюции европейского рабочего движения выглядела в бухаринском докладе на пленуме: «Мы имеем все усиливающуюся тенденцию к устранению коммунистов из больших рабочих организаций. Атака на коммунистов уже началась, по-моему, она еще более обострится. Таково положение в Германии: вспомним последние события в профдвижении, характерна позиция профсоюзов в Англии, позиция Рабочей партии, заостренная против левых элементов внутри партии; такие же симптомы мы имеем и во Франции. И все это вырастает в общую тенденцию обострения борьбы со стороны реформизма, со стороны социал-демократии, со стороны профсоюзных организаций Второго Интернационала, в первую очередь против коммунистов»[1275].

Желаемое в очередной раз выдавалось за действительное — чтобы оправдать собственный сдвиг на обочину политической жизни, западные коммунисты и их московский центр представляли себя мучениками, главной жертвой буржуазного мира, в то время как этот мир как раз в годы просперити избавился от страха перед «красной угрозой» и все меньше внимания уделял борьбе с ней. Данная угроза ассоциировалась с существованием Советского Союза, который в отличие от Веймарской Германии никак не хотел встраиваться в Версальскую систему международных отношений, и в той мере, в какой компартии проводили политику оправдания и защиты советской внешней политики, они рассматривались как составная часть этой угрозы.

Не будет преувеличением сказать, что инерция борьбы с внутрипартийными оппозициями левого толка, под которой к началу 1928 года была подведена черта, продолжала накладывать свой отпечаток на восприятие лидерами ВКП(б) и Коминтерна внешнего мира. Вместо поиска полей для сотрудничества, пусть даже самого ограниченного, вместо прагматических компромиссов и в том, и в другом случае делалась ставка на «последний и решительный бой». «Было бы ошибкой полагать, — продолжал Бухарин, — что поскольку враг усугубил свое наступление на нас, мы должны идти на какие-нибудь идеологические, тактические или иные уступки для того, чтобы таким путем завоевать новые возможности для продвижения вперед».

Но если левые течения внутри компартий, включая российскую, можно было изолировать и нейтрализовать, то за их пределами такая тактика оборачивалась самоизоляцией самих коммунистов. Они стали восприниматься общественным мнением западных стран не столько как занесенная над ними «рука Москвы», сколько как дорогостоящая игрушка, пропагандирующая военно-политический потенциал Советского Союза, выступавшего в роли первой страны, покинувшей орбиту «цивилизованного мира». Этому в значительной мере содействовала коминтерновская установка на то, что компартии должны отказаться от следования лозунгу «пораженчества» в ходе грядущей войны между империалистическими державами и СССР[1276]. Напротив, им предписывалась активная поддержка последнего.

При закрытии прений по вопросу об оппозиции в ВКП(б) Бухарин отметил: «…мое заключительное слово будет кратким, т. к. в целом никто не критиковал мое мнение». Интонация глубокого удовлетворения, которая сопровождала это высказывание, вряд ли могла успокоить иностранных участников пленума. Именно им предстояло проводить в жизнь в своих странах такие новации Девятого пленума, как перенесение главного удара на левых социал-демократических лидеров, которые якобы «стояли стеной на нашем пути к массам». Наученные читать между строк, они с точностью до наоборот понимали заявление докладчика о том, что левый поворот Коминтерна никак не связан с давлением на него объединенной оппозиции в ВКП(б).

Еще не отдавая себе в этом отчета, Бухарин в заключительном слове подписывал себе приговор, говоря о том, что «мы в нашем развитии совершали гораздо больше правых, чем левых ошибок», хотя и подразумевая под этим, что «правый уклон внутри наших партий находит свое воплощение в троцкизме»[1277]. Фантасмагория обвинений, выросших из логики внутрипартийного противостояния в партии большевиков, будучи перенесенной на международную почву, не могла дать никаких позитивных результатов. Избирательные кампании во Франции и Великобритании, в ходе которых коммунисты отказались от какого-либо сотрудничества с социалистами и лейбористами, обернулись для обеих партий потерей большей части электората и заметными поражениями.