Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

В региональных организациях партии «правые» обладали серьезной поддержкой массовой базы. Так, в Саксонии приказ о снятии местного лидера Хаузена (одобренный самим Политбюро российской партии[1344]) вызвал не только отдельные протесты, но и фронду всей партийной организации. В Москву сообщали о том, что решение о реабилитации Тельмана вызвало такой всплеск эмоций, что «не оставляло никаких сомнений в настроении присутствующих». Попытавшегося выступить члена ЦК КПГ Франца Далема освистали, позже он заявил, что среди участников заседания окружного комитета партии «находятся даже такие, которые позволяют себе критиковать тов. Сталина»[1345]. В местных организациях набирала силу цепная реакция, которая неизбежно должна была привести к расколу партии. Решающим толчком к ее началу стало личное письмо Сталина Тельману от 15 октября, вполне определенно показавшее германской компартии, кто стоит за спиной ее лидера.

Только слепой мог бы не замечать того урона, который наносила кампания борьбы с «правыми и примиренцами» одной из крупнейших секций Коминтерна. Соратники Тельмана не только занимали крайне жесткие позиции во внутрипартийных вопросах, настаивая на «отсечении голов», но и давали левацкие оценки политической ситуации в Германии, которые сыграют роковую роль в последующий период, когда главной станет фашистская опасность. Можно сказать, что внутрипартийное размежевание в КПГ копировало аналогичные процессы в ВКП(б), причем в борьбе с «правыми» немецкие руководители даже оказались впереди.

Неожиданно на фронду сталинской линии в германском вопросе решились иностранные члены Исполкома Коминтерна, которые пользовались бесспорным авторитетом в своих партиях. К Эмбер-Дро и Кларе Цеткин присоединились Эрнст Мейер и Анжело Таска. На заседании Политсекретариата против ставки на отсечение «правых» в КПГ выступили не только они. Такие авторитетные деятели Коминтерна, как Куусинен и Лозовский, признали правоту «примиренцев», пытавшихся не доводить дело до раскола партии. Они предложили сделать ставку на внутрипартийную консолидацию и разъяснительную работу, отказавшись от административного искоренения всех и всяческих уклонов. Куусинен заявил в ходе заседания: «Когда читаешь резолюцию ЦК КПГ, приходишь к выводу, что она специально так написана, чтобы никто из примиренцев не смог за нее голосовать. Вместо того, чтобы обеспечить примиренцам переход на сторону большинства, его затрудняют»[1346].

Председатель Профинтерна Лозовский даже подготовил собственный вариант письма в ЦК КПГ, подчеркнув, что его главной задачей должно быть недопущение раскола партии по линии, оставляющей за ее бортом и «правых», и «примиренцев». «Если правые берут установку на создание вместе с левыми социал-демократами промежуточной партии, то этого нельзя сказать относительно примиренцев. Не надо бросать и тех и других в один мешок. Нельзя называть примиренцев ренегатами и предателями, ибо это ничего не разъясняет, а только затрудняет работу»[1347]. Эмбер-Дро в своих позитивных предложениях шел еще дальше — он требовал проведения внутрипартийной дискуссии и созыва чрезвычайного съезда КПГ, а до него — борьбы с ревизией решений Шестого конгресса «как справа, так и слева»[1348].

Позиция руководства Коминтерна по германскому вопросу отнюдь не выглядела предрешенной, и здесь многое зависело от того, проявит ли Бухарин свои бойцовские качества, решится ли на открытую конфронтацию с большинством, которое ориентировалось на сталинские указания. Однако тот, хотя и порвал в ноябре свое заявление об отставке со всех постов, продолжал игнорировать работу Исполкома Коминтерна. По воспоминаниям его соратников, дело ограничилось лишь несколькими частными встречами с ними[1349]. Лишь под давлением Рыкова Бухарин согласился встретиться с оппонентами из Политбюро для обсуждения судьбы германской компартии.

Встреча носила неформальный характер и состоялась 7 декабря в ложе Большого театра[1350]. Сохранились воспоминания Эмбер-Дро об этом неординарном событии: «Бухарин провел меня в салон ложи. Я весьма удивился, встретив там Молотова, Сталина и других членов Политбюро. Они пригласили меня в ложу и закрыли дверь салона. За все время представления я один находился в ложе и смотрел балет, а за моей спиной разыгрывалась трагедия, отголоски которой достигали меня; я понимал, что в салоне происходит бурное заседание Политбюро, обсуждавшее политику Коммунистической партии Германии. Бухарин привез меня, чтобы я мог ответить на вопросы, если бы возникло обвинение в мой адрес»[1351].