Утопия на марше. История Коминтерна в лицах

По мнению ряда историков, масштабные репрессии среди высшего эшелона сотрудников ИККИ, отстраненных от работы по тем или иным причинам, свидетельствовали о том, что органы НКВД в 1936–1937 годах готовили еще один показательный процесс, призванный доказать, что штаб-квартира Коминтерна в Москве превратилась в шпионское гнездо[1644]. Знакомство с десятью томами «антикоминтерновского» дела показывает, что следователи НКВД не выдумали все свои обвинения от первого до последнего слова[1645]. Они лишь препарировали в нужном смысле ту реальную борьбу, которая шла в верхушке Коминтерна накануне его Седьмого конгресса.

В августе 1939 года компартии ожидало новое испытание. Заключив пакт о ненападении с нацистской Германией, Советский Союз радикально изменил свой внешнеполитический курс. Сталин сделал ставку на позицию третьего радующегося в разгоравшемся военном конфликте. В течение недели, прошедшей между подписанием пакта и началом Второй мировой войны, компартии получали от руководящих органов Коминтерна противоречивые директивы. Одобрение внешнеполитического поворота СССР сочеталось в них с сохранением антифашистских установок.

После настоятельных просьб Димитрова 7 сентября 1939 года состоялась его встреча со Сталиным, Молотовым и Ждановым. Генсек ИККИ тщательно записал в своем дневнике позицию советского вождя: «Война идет между двумя группами капиталистических стран… за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга». Сталин признал, что «пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии», а следовательно, «нужно подталкивать другую сторону», чтобы ни одна из воюющих коалиций не получила решающего преимущества. Это означало, что коммунисты в странах, объявивших войну Гитлеру, не должны поддерживать линию своих правительств. «До войны противопоставление фашизму демократического режима было совершенно правильно. Во время войны… деление капиталистических государств на фашистские и демократические потеряло прежний смысл»[1646].

Уже на следующий день Исполком Коминтерна разослал компартиям краткую директиву, в основу которой были положены указания Сталина. В ней война расценивалась как империалистическая и несправедливая с обеих сторон. Коммунистов призывали поддержать Советский Союз, в интересах которого было не скорейшее прекращение, а расширение и дальнейшая радикализация военного конфликта империалистических держав, причем не делалось никакой разницы между Германией и ее противниками. «Война ведется между двумя группами капиталистических стран за мировое господство. Международный пролетариат не может ни в коем случае защищать фашистскую Польшу, отвергнувшую помощь Советского Союза, угнетающую другие национальности»[1647].

Такая установка, продиктованная Сталиным, способствовала тому, что антигитлеровский стержень политики Коминтерна и его национальных секций был уничтожен. Это привело к их изоляции и даже объявлению вне закона в странах, которые объявили войну нацистской Германии. «Удар в пропаганде направлялся против империализма в целом, с акцентированием особой опасности англо-французского империализма. Был выдвинут лозунг единого народного фронта снизу, то есть, по существу, вновь повторялись сектантские лозунги конца 20-х — начала 30-х годов»[1648].

В таких условиях Коминтерн скорее мешал, чем помогал реализации внешнеполитического курса СССР на первом этапе Второй мировой войны. С этим была связана идея Сталина, озвученная в апреле 1941 года, о его роспуске и предоставлении самостоятельности компартиям, поскольку «теперь на первый план выступают национальные задачи для каждой страны». Согласно записи Димитрова, генсеком «резко и ясно поставлен вопрос о дальнейшем существовании Коммунистического Интернационала на ближайший период и новых формах интернациональных связей и интернациональной работы в условиях мировой войны»[1649]. Уже на следующий день эта идея была обсуждена в Секретариате ИККИ и, что являлось само собой разумеющимся, нашла полную поддержку Эрколи и Мориса Тореза.

Вероятно, идея роспуска Коминтерна была пробным шаром, использованным Сталиным для того, чтобы прощупать реакцию своего окружения. Речь шла не только о продолжении курса на «национализацию» официальной идеологии, но и о поиске адекватных уступок Гитлеру, чтобы продлить нейтралитет Советского Союза. Как и в 1918 году, руководство страны пыталось лавировать между двумя воюющими державами, извлекая выгоды из обеспеченной усилиями дипломатов «передышки». Отличие заключалось в том, что за Брестский мир с Германией большевистское руководство заплатило огромными территориальными потерями, а пакт о ненападении, подписанный Молотовым и Риббентропом, позволил возвратить их (за некоторыми исключениями) в состав Советского Союза. Но главное было в другом.