Слыхал ли Салтоншталль рассказы о призраке Перишэйбл Шиппен? Ни в одном из его писем я не нашла на это ни малейших указаний. Если бы ему довелось их услышать, не кажется ли вам, что он упомянул бы в своём письме об этой байке?
У меня слезятся глаза и болят кончики пальцев. Клавиши печатной машинки залипают и нуждаются в смазке. В любом случае, у меня не хватает решимости и душевных сил, чтобы писать о том, что случилось после того, как Ева объявилась передо мной в музее. Не сейчас. Завтра, возможно. Может быть, завтра.
– Имп, завтра легче не станет. Не обманывай себя тщетными надеждами.
Я и не говорила, что станет легче. Я написала, что просто мне сейчас не до этого. Хотя мне хочется покончить наконец с этой историей. Я хочу выплюнуть её наружу, чтобы больше не бояться. Черт возьми, это словно ком в горле. Мне больно, и я хочу немного откашляться, уж простите.
6
Мы с Абалин не поехали к реке Блэкстоун на следующий день после того, как Ева Кэннинг повстречалась мне в музее. Обычно в своих воспоминаниях я представляю все именно так, но потом, по здравом размышлении, понимаю, что между этими событиями прошло какое-то время. Был, например, ещё визит к доктору Огилви. Сидя в приёмной, я не услышала, как секретарша объявила, что я могу войти. Я была слишком занята, делая пометки на полях в годовом выпуске «Редбука»[65]. В конце концов доктор Огилви сама вышла посмотреть, не случилось ли чего, и нашла меня строчащей что-то на страницах журнала. Это были строки из «Морской кадрили», я беспорядочно переписывала их снова и снова, раз за разом. Она спросила, всё ли со мной в порядке: «Имп, что-то не так?» Когда я не ответила (хотя и пыталась, но моя голова была слишком занята Льюисом Кэрроллом), она спросила, можно ли взглянуть на мою писанину. Несколько раз моргнув, я передала ей номер «Редбука».
Какое-то время она изучала мои небрежные записи, а затем спросила, что они означают. Не о том, что это такое, а
– Не знаю, – ответила я, постукивая ручкой по ноге и взяв другой журнал (кажется, «Космополитен»). – Но я никак не могу выкинуть это из головы.
Она сказала, что лучше будет пообщаться у неё в кабинете, объяснив, что, если мне нужно забрать журнал с собой, я легко могу это сделать. К тому времени выделенный для меня час сеанса успел сократиться до пятнадцати минут. У доктора Огилви небольшой кабинет, украшенный бабочками, жуками и другими разноцветными насекомыми в стеклянных рамках. Однажды она рассказала мне, что чуть было не поступила в колледж на энтомолога.
– Индия, когда ты говоришь, что не можешь выкинуть это из головы, я полагаю, ты имеешь в виду, что эти мысли кажутся тебе неподконтрольными и нежеланными.
– Я бы не хотела от них избавиться, если бы была им рада, разве не так? – сказала я и написала следующие строчки на полях статьи о том, как разнообразить свою сексуальную жизнь, узнав о тайных сексуальных фантазиях мужчин:
– Как долго это продолжается?
– Точно не знаю, – солгала я. Началось все, конечно же, когда Ева прошептала мне на ухо эти строки. Но я понимала, что лучше не рассказывать доктору Огилви о Еве Кэннинг.
– Больше суток?
– Ага.
– Больше двух дней?
– Возможно.
– Ты рассказывала кому-нибудь об этом? – продолжила допытываться она, и я ответила, что накануне моя подруга застала меня за написанием этих стихов на обратной стороне салфетки. Мы ходили за гамбургерами.