Утопленница

– Что ты ей сказала?

– Мол, ничего страшного, так, ерунда, и выбросила салфетку.

Сказав это, я вновь набросала на полях «Космополитена» несколько строк:

А ну на дно со мной спеши —
Там так омары хороши
И спляшут с нами от души,
Треска, моя голубка!

– Давно уже мне не было так плохо, – вздохнула я. – Вчера я не смогла выйти на работу. Мой менеджер недоволен. Я боюсь, что он собирается меня уволить, а я не могу позволить себе потерять работу.

– Как я понимаю, ты уже долго там не появляешься.

– Довольно-таки, – кивнула я. – Я продолжаю уверять его по телефону, что болею, но он мне больше не верит. А я всегда была хорошим работником. Поверьте, он мог бы дать мне поблажку.

– Индия, хочешь, я позвоню ему и все объясню?

– Нет, – отказываюсь я. Я повторила это семь раз, не поднимая глаз, поскольку не хотела видеть выражение лица доктора Огилви. Я могла о нём догадаться, даже не глядя. Вместо этого я написала:

И Грифон подхватил припев:
Треска, и прямо, и бочком
Мигни глазком, махни хвостом!
Есть много рыб – но нет милей
Трески, моей голубки!

Она поинтересовалась, не перестала ли я принимать лекарства. Я сказала ей, что нет, не пропустила ни одной дозы. Это правда. Потом она спросила, не могу ли я подарить ей этот журнал. Сначала я непроизвольно так крепко в него вцепилась, что даже порвала страницу, на которой писала эти строки, но потом всё же отдала ей. Я извинилась за свою неосторожность и предложила купить ей вместо этого другие экземпляры этого журнала и «Редбука».

– Не беспокойся об этом. Это мелочи. – Она бросила взгляд на исписанную страницу, а затем спросила: – Ты знаешь, что это, я полагаю?

– Песня Черепахи Квази[66]. Из десятой главы «Приключений Алисы в Стране чудес», впервые опубликованной в Лондоне в 1865 году издательством «Макмиллан и компания».

Я нервно постукивала ручкой по колену, семь раз, потом ещё семь раз и ещё.

– Нам нужно скорректировать дозировку твоих лекарств, – сказала она, вернув мне журнал. – Ты согласна?

Она неразборчиво написала что-то в блокноте рецептов, а я столь же коряво нацарапала в «Космополитене»:

Можешь, хочешь, хочешь, можешь ты пойти со мной плясать?

– Когда ты успела выучить это стихотворение? – спросила меня доктор Огилви, и я, не успев обдумать ответ, поскольку с головой ушла в свою писанину, ответила:

– Никогда. Я никогда не заучивала ни это стихотворение, ни любое другое.

Она вырвала из блокнота две страницы, но протянула мне их не сразу.

– Если я отправлю тебя сегодня домой, с тобой всё будет в порядке? Сможешь вести машину?

Я ответила ей, что приехала с Уиллоу-стрит на автобусе, и она согласилась, что это к лучшему.

– С тобой всё будет в порядке? – вновь спросила она.

– Абсолютно, – ответил я. Когда я подняла голову, то увидела, что она рассматривает меня с нескрываемым скепсисом.

– Твоя девушка в курсе о твоём состоянии?

– Ага. Я рассказала ей сразу после того, как мы познакомились, – сказала я, тут же написав:

Если отмель пустынна и тихо кругом,
Он кричит, что акулы ему нипочём,
Но лишь только вдали заприметит акул,
Он забьётся в песок и кричит: караул![67]

Она вручила мне листки с рецептами и попросила быть осторожней, постараться ходить на работу и звонить ей, если мне станет хуже или не полегчает через пару дней. Я видела, что она не хочет меня отпускать, подумывая о госпитализации. Однако она тогда, как и сейчас, прекрасно понимала, что заставить меня провести хотя бы одну ночь в больнице получится только силой. Ей было известно практически все о Розмари-Энн. И она понимала, что со временем это может развиться во что-то гораздо более серьёзное, чем безудержное переписывание строчек из Льюиса Кэрролла на салфетках и страницах старых журналов, и что даже в стенах больницы я буду брыкаться и кричать.

Я быстро затараторила:

– Св. Игнатий Лойола страдал от навязчивых идей. То есть от разных навязчивых мыслей. Он боялся ходить по полу, если там лежали скрещённые соломинки, потому что считал это знаком неуважения к Христу. Не помню, где я это прочитала. Но точно в какой-то книге. Я думаю, что многие люди, которые стали святыми, на самом деле были просто сумасшедшими. – Произнеся эту тираду, я слишком сильно надавила ручкой и порвала ещё одну страницу.

Некоторое время после этого доктор Огилви молчала.

– Вы же знаете, что я не религиозна, – продолжила я. – Что я никогда не верила в Бога и всё такое.

– Может, тебе посидеть в приёмной пару часов? – предложила она. – Ты можешь уйти в любое время, но я думаю, хорошо, если бы ты задержалась ненадолго, на всякий случай.