Утопленница

А потом наступил новый день, и я полностью исписала свой блокнот, но тут же купила ещё один. Израсходовав две шариковые ручки, я взялась за третью. Никогда мне ещё не было так плохо; нежеланные, оглушительные мысли не рокотали с такой громкостью в моей голове даже тогда, когда я ещё не принимала лекарства. Я не страдаю мигренью, но, возможно, она похожа на бесконечную вереницу слов, которая закольцованной петлёй бежит внутри вашего черепа днём и ночью, не останавливаясь даже во сне. Я была вынуждена записывать эти слова на бумаге, не в силах остановиться даже на минуту. Сначала я удвоила дозу валиума, а затем утроила. Абалин наблюдала за мной, изредка пытаясь отвлечься, но безуспешно. Она пыталась заставить меня поесть, но от валиума меня тошнило, к тому же довольно трудно есть, когда ты пишешь что-то в блокноте.

Наконец, ещё через день после нашего посещения реки Блэкстоун, она так испугалась и разозлилась, что пригрозила вызвать «Скорую помощь». Впрочем, угрозы остались всего лишь угрозами. Вместо этого она расплакалась и убежала на улицу. Предположим, это случилось третьего августа, даже если на самом деле я путаюсь в датах. Солнце уже село, но в квартире по-прежнему было душно, хотя все окна были открыты настежь и вентиляторы работали на полную мощность.

Не успела Абалин хлопнуть дверью, как в следующую секунду зазвонил телефон. Не сотовый, а старый стационарный телефон цвета авокадо, который висел на кухонной стене. Тот, которым я почти никогда не пользовалась. Он такой старый, что у него даже есть дисковый номеронабиратель. Мне практически никто и никогда по нему не звонил, и я частенько задавалась вопросом, зачем продолжаю его оплачивать во избежание отключения. Итак, хлопнула входная дверь, и тут же зазвонил телефон. Я выпрямилась на диване, оборвав на середине строку о том, как восхитительно будет, «если нас забросят в море и умчит нас вал морской». Телефон прозвонил не меньше дюжины раз, прежде чем я нехотя встала, прошла через гостиную на кухню и взяла трубку. А вдруг это звонит мой босс, чтобы объявить о моём увольнении? Возможно, тётя Элейн или даже доктор Огилви, хотя они всегда звонят мне на сотовый.

Итак, я подняла трубку, но, по-моему, целую минуту из неё ничего не доносилось. Правда, иногда мне кажется, что на самом деле я тогда что-то услышала, тот самый звук, который мы можем различить, поднеся к уху раковину. Что же, либо там была тишина, либо звук, похожий на шум моря и ветра. Когда Ева Кэннинг наконец заговорила, я ничуть не удивилась. Не помню, что она говорила. Почти уверена, что это испарилось из моей памяти сразу же, стоило ей замолчать, и я повесила трубку. Но кажется, что она говорила очень долго. Что она поведала мне о невероятных, удивительных тайнах, а также о страшных и чудовищных секретах. Когда все закончилось, «Морская кадриль» продолжала звучать в моей черепной коробке, стучала в висках и просачивалась в уши. Но теперь мне не нужно было бесконечно переписывать её строки, что, возможно, стало величайшим облегчением из всех, которые я когда-либо испытывала (по крайней мере, в июльской версии истории моего наваждения).

Я вернулась в гостиную, подошла к окну и встала там, созерцая Уиллоу-стрит. Низко над крышами носились, будто стрелы, стрижи, охотясь за комарами. Несколько латиноамериканских подростков накрыли через дорогу стол и резались в домино при свете уличного фонаря, слушая громкую мексиканскую поп-музыку. В воздухе не ощущалось ни дуновения ветерка. Где-то далеко на севере послышался гудок поезда. Ночь, похожая на любую другую в Оружейной палате. Возможно, я ждала, когда Абалин вернётся домой. Может быть, я застыла там, высматривая на улице её силуэт.

А ну на дно со мной спеши —
Там так омары хороши…

Когда Абалин так и не вернулась, я закрыла ставни, заперев их на шпингалет. Другие окна я оставила открытыми. Мне было важно закрыть и запереть именно это единственное окно. В этом жесте было что-то символическое. Закрытое окно означало запертую дверь. «Открытая Дверь Ночи», помните?

И спляшут с нами от души,
Треска, моя голубка!

Мне запомнилось в мелких деталях всё, что происходило за окном, но совершенно не отложилось в памяти то, как я шла в ванную. Я не помню ничего между временем, проведённым у окна, и тем моментом, когда обнаружила, что уже стою в ванной, щёлкаю выключателем (семь раз) и включаю/выключаю холодную воду (тоже семь раз). Я помню, что в ванной пахло мятным мылом Абалин, и до меня всё ещё доносились с улицы звуки музыки, прорываясь даже сквозь монотонный шум «Морской кадрили». Я сидела на краю чугунной ванны, наблюдая, как она постепенно наполняется. Жара была невыносимой, и я предвкушала, какое это райское будет блаженство – лечь наконец-то в прохладную воду. Я недоумевала, почему меня раньше не посетила мысль принять холодную ванну. Я винила в этом свой блокнот, ручку и сбежавшую в расстройстве Абалин.