Я держала руку под краном, и это было всё равно что сунуть пальцы в жидкий лёд, настолько холодной была льющаяся вода. Я разделась и оставила свою одежду лежать на сине-белой плитке пола. Когда ванна достаточно наполнилась, грозя выплеснуться наружу, я закрыла кран и шагнула в воду. Вода оказалась такой ледяной, что обжигала, будто жидкое пламя. Но я знала, что это ощущение быстро пройдёт, моё тело вскоре онемеет и тепло мне уже никогда не понадобится. Я стояла в обжигающе-ледяной воде, размышляя о том, как эта вода попала сюда из водохранилища в Сайчуате, расположенного в семи-восьми милях к западу. Зимой водохранилище иногда замерзает, и на его поверхности появляются конькобежцы. Летом вода в нём глубокого тёмно-синего цвета. Я думала о мириадах ручьёв, впадающих в водохранилище, о воде, просачивающейся из подземных глубин, о дожде и о том, как в итоге всё это возвращается к нам из моря. И как в конце концов всё, так или иначе, возвращается обратно в море.
Я легла в ванну, задыхаясь и крепко вцепившись в её края, пока не прошёл первоначальный шок.
Мои волосы рассыпались по плечам, груди и животу, словно водоросли, плавающие в оставшихся после прилива лужах. По мере того как я погружалась всё глубже и глубже, вода стала переливаться из ванны на пол.
Я не стала закрывать глаза. Мне не хотелось это делать, и я знала, что Ева тоже бы этого не хотела. Я погрузилась на мелководье своей ванны. Держа голову под водой, я поразилась виду раскинувшегося надо мной серебристого зеркала. Оно мерцало и переливалось, напоминая разлитую по небесному своду ртуть.
Сделать первый вдох оказалось легко. Я просто открыла рот и вдохнула. Но потом я начала задыхаться, моё тело яростно сопротивлялось потоку, хлынувшему в горло, лёгкие и живот. Я пыталась с ним бороться, но никак не могла сделать второй вдох.
В меня вливалось море, пускай даже я не чувствовала вкуса соли. Я впускала его в себя, и когда мои лёгкие обожгло ледяным огнём, а тело взбунтовалось, вступив со мной в схватку, уховёртка умерла. Либо умерла, либо просто угасла, и в моей голове не осталось никаких звуков, кроме плеска воды и упорного, настойчивого биения сердечного ритма. Покачивающееся надо мной ртутное небо почернело, я зажмурилась и крепко стиснула зубы.
А потом сильные руки Абалин впились мне в плечи, выдёргивая меня из-подо льда, прочь из ванны. Возможно, в действительности я этого не помню. Может быть, я была тогда без сознания, но даже если это фальшивые воспоминания, то они не отпускали меня два с половиной года. Абалин опустила меня на пол в ванной, придерживая, пока я кашляла, выблевывала воду и всё, что съела на обед, пока у меня не заныли горло и грудь. Она проклинала себя и меня, плача навзрыд, чего я ни разу не наблюдала ни до, ни после этого происшествия. Я никогда не плакала так, как в тот день рыдала она, никогда не была настолько переполнена горем, гневом и смятением, чтобы так заливаться слезами. Горе, гнев и смятение. Наверное, с моей стороны самонадеянно заявлять, будто я понимаю, что она ощущала, когда я дёргалась в её руках, отплёвываясь и пытаясь протошниться.
Когда во мне ничего не осталось, Абалин снова подняла меня на руки и отнесла в постель. Я и подумать не могла, что она настолько сильная, чтобы вот так, запросто, взять и меня отнести. Но она с лёгкостью это сделала. А затем укутала меня простынями и одеялом, продолжая допытываться, какого чёрта я это сделала. Сил отвечать у меня не было, но она всё равно продолжала допытываться: «Имп, какого чёрта ты пыталась сделать?»
Она снова хотела вызвать «Скорую», но я смогла еле-еле покачать головой, и это её остановило. Я удивлена тем, что она отказалась от этой идеи, но тем не менее это сработало.
Через два дня Абалин ушла от меня и на этот раз не вернулась.
И я вслед за ней.