Утопленница

Абалин устало качает головой и переводит взгляд на реку.

– Это полная чушь, – бросает она. Последнее слово она произносит с лёгким шипением. Звучит так, словно это произнесла какая-то нетерпеливая змея, если бы змеи умели говорить. С характерным посвистом, который издаёт мелькающий между клыками раздвоенный язык. Она продолжает сидеть на своём камне, а я стою рядом. Не знаю, сколько времени так продолжалось, но, думаю, не больше двадцати минут. Да, максимум двадцать минут.

– Имп, здесь не на что смотреть, – говорит Абалин умоляющим тоном, в котором слышится немой вопрос: «Может, нам уже убраться отсюда к чёрту?» Вслух она добавляет: – Думаю, у меня вот-вот случится грёбаный тепловой удар.

И тут я замечаю в грязи следы. Должно быть, они были там всё это время, но я была слишком занята осмотром реки и деревьев на другой стороне, чтобы обратить на них внимание. Они маленькие, изящные, с длинными пальцами. Их мог бы оставить ребёнок, пришедший сюда поплавать. Во всяком случае, так говорит Абалин, когда я обращаю на них её внимание. Они выходят из воды, а затем снова там исчезают, описав на берегу полукруг. Кажется, что они не достигают тропинки, ведущей обратно к шоссе. Но, пытаюсь убедить себя я, возможно, грязная тропа слишком твёрдая и сухая, чтобы босые ноги могли оставить на ней следы.

– Поехали, Имп. Нам пора домой. Нужно выбираться из этой жары, – говорит Абалин, бросая окурок в реку. Она встаёт и очень нежно касается моего локтя.

Я прижимаю блокнот к груди и ещё пару минут рассматриваю следы, «Морская кадриль» в моей голове звенит громче крика цикад среди деревьев. Я думаю о том, как увидела Еву (или мне это только показалось) в тот день на Уэйланд-сквер, и о том, что она была тогда без обуви.

– Прости, – виновато произносит Абалин. – Если это тебе не помогло, извини.

– Это ты извини, что я тебя сюда притащила, – отвечаю я, и мой голос звучит как-то странно, в нём ощущается некий ритм, поскольку я тщательно подбираю каждое слово между слогами грохочущей в моей голове «Морской кадрили».

– Когда мы вернёмся домой, пообещай мне, что позвонишь своему врачу, хорошо?

Я этого так и не сделала. То есть никому потом не позвонила. Но я позволила ей отвести меня обратно к машине.

КУЛЬМИНАЦИЯ

Акт третий: Семь китайских братьев

После поездки к реке лучше мне не стало. То есть досаждающая мне уховёртка[68] никуда не делась. Это выражение бабушки Кэролайн – она использовала его в тех случаях, когда в голове намертво застревали какие-нибудь песни или мелодии из телерекламы. Я уверена, что она назвала бы засевшую у меня в голове «Морскую кадриль» такой уховёрткой. Кроме того, я помню эпизод телешоу «Ночная галерея», которое смотрела, когда жила с тётей Элейн в Крэнстоне. В этом эпизоде один мужчина платит другому мужчине за то, чтобы тот подсадил уховёртку в ухо ещё одному мужчине, его романтическому сопернику. Но возникает путаница. Уховёртка по ошибке попадает в ухо человека, заплатившего исполнителю, и откладывает яйца в его мозгу. На самом деле уховёртки так не делают, то есть не проникают в человеческий мозг, чтобы отложить там яйца. Но я тогда испугалась до чёртиков и какое-то время спала с заткнутыми ватой ушами. В эпизоде «Ночной галереи» человек с уховёрткой в голове страдал от невыразимой боли, пока насекомое неумолимо прогрызало себе путь через его мозг. Не думаю, что это сильно отличалось от того, что проделала со мной Ева Кэннинг, когда наклонилась в тот день в музее ШДРА и прошептала мне на ухо эти привязчивые строки.

Моя уховёртка – это назойливые, отдающиеся эхом в голове мысли, которые она привела в движение. Это она произнесла роковые слова, превратившие Аокигахара в Лес Самоубийц. Она отложила свои яйца между извилинами моего мозга. Она прочесала его живое серое вещество, использовав в своих неведомых целях. Я знала это, хотя и не осмелилась признаться ни доктору Огилви, ни Абалин, ни кому-то ещё. Я не настолько сошла с ума, чтобы рассказывать истории о сирене, которая смогла наложить на меня чары, поскольку я не прислушалась к здравому смыслу, отказавшись следовать примеру команды Одиссея и заливать себе уши воском. Или хотя бы вставить в них шарики из ваты. Я привела её домой, а она отблагодарила меня бесконечной какофонией дурацких викторианских стишков в ушах.

Когда мы вернулись домой, я не позвонила доктору Огилви. Абалин снова принялась упрашивать меня об этом, но я решительно отказалась. Я сказала ей, что это пройдёт, потому что раньше всегда проходило. Но в этот раз всё пошло совсем иначе, поскольку я ясно осознавала, что лгу.