Утраченное кафе «У Шиндлеров»

В феврале 1942 года Гебля попросили переехать в Берлин, где находилось другое подразделение военно-транспортного управления. Он утверждал, что тогда снова безуспешно попросился на фронт. Вместо этого Гебль продолжил поддаваться искушениям в разных уголках рейха. 19 сентября 1942 года его арестовали. В тот же день его жена произвела на свет их второго, недоношенного сына.

Геблю предъявили целый список тяжелых обвинений. Там фигурировали и растрата, и уклонение от службы в армии, и подделка документов, и неуплата налогов, и махинации с валютой, и нарушение таможенных правил. Самым серьезным в условиях военного времени была покупка 14 750 бутылок шотландского виски и 200 бутылок сотерна в Голландии, которые он перевез сначала в Кельн, а потом в Инсбрук. Кроме того, его обвиняли в закупках консервированных персиков, слив, анчоусов, ветчины, маринованного лука и миндаля, которые он сам возил на армейском грузовике в Люблин, а оттуда поездом отправлял в Инсбрук.

В очередной раз оказавшись в Голландии, он приобрел мыло, шелковые чулки, сигареты, ром, коньяк, печеночный паштет, яичный ликер, шоколад, консервированные ананасы и ветчину, пылесос, 36 граммофонных пластинок, пианино, консервированное молоко, а также 96 банок заливных угрей по цене от одного до двух с половиной гульденов за банку.

Вот на этот последний пункт я и обратила внимание. Ни в каком тирольском меню заливных угрей я никогда не видела. Их готовят, погружая в бульон с добавлением различных трав, и едят холодными, когда, остыв, бульон превращается в желе. Питательные, дешевые и мясистые угри гораздо привычнее для Лондона, и на Ист-Энде это традиционная пища бедняков, хотя варианты этого блюда известны в Голландии, Франции, Германии и Италии.

Наверное, Гебль подумал, что ему пора переключиться на что-то новое просто потому, что эти консервы везде продавались и он мог везти их как голландский деликатес; а может быть, это показывало, что теперь его инсбрукское кафе посещали представители разных национальностей. Гебль упоминал об офицерах, рабочих-оружейниках, выздоравливающих солдатах и отпускниках.

Гебля обвиняли еще и в ведении двойного бухгалтерского учета. Он вписывал путевые издержки там, где их вовсе не было, «рисовал» высокие цены на купленные им товары. Он выписывал кипы фальшивых счетов, якобы подтверждавших эти взвинченные цены, чтобы ввести в заблуждение своего бухгалтера, – вот только аферист из Гебля оказался никудышный. Служащие стали замечать, что часто счета, выставленные Геблю, были написаны его рукой, даже если поставки шли от якобы третьего лица.

На двадцать седьмой странице в дело вмешался прокурор. С учетом всей низости проступков Гебля он назвал его «врагом народа» (Volksschädling). Гебль – это человек, от которого следует ожидать persönliche Sauberkeit (то есть «личной чистоты», «порядочности»), потому что, имея награды, он стоит в первых рядах нацистского движения. Он злоупотребил доверием фюрера. Суд может запретить Геблю работать и вынести постановление о закрытии кафе; а самое страшное – он теперь подлежит «искоренению из народа». Это последнее требование прокурора весьма недвусмысленно намекало на смертный приговор.

Читая список, я была заинтригована упоминанием о «личной чистоте», и разыскала законодательный акт, по которому Геблю предъявляли обвинения. В разделе 4 «Положения о “врагах народа”» (Volksschädlingsverordnung) от 5 сентября 1939 года указывалось, что «любое лицо, использующее исключительные условия военного времени для совершения преступления, заслуживает смертной казни, если здоровое национальное чувство требует ее в связи с особенно предосудительным составом преступления».

Как и почти все акты нацистских времен, «Положение» было тщательно продумано и направлено на защиту немецкой военной экономики от черного рынка. Весь режим, конечно, был мрачным и морально ущербным, но для него было насущно необходимо создать образ кристальной чистоты и закрепить его в сознании всей страны.

Среди архивных бумаг я обнаружила подробные указания, как организовать защиту, собственноручно написанные Геблем своему юристу. Он изучил каждый абзац на всех тридцати трех страницах и раздраженно отметил, что никак не мог «быть 12 лет стопроцентным нацистом, а потом ни с того ни с сего сделаться врагом народа». Он жаловался:

…Я не раз просил отправить меня на фронт, и, если бы эту просьбу удовлетворили, ничего не произошло бы. Я видел, как все без исключения покупали что-нибудь для себя, а так как поставок было достаточно, я мог совершать покупки для ведения бизнеса и предлагать своим посетителям (солдатам и отпускникам – раненым) большой ассортимент качественных товаров.