Утраченное кафе «У Шиндлеров»

С июля 1938 года тирольским евреям нельзя было носить трахт – традиционный местный костюм. У меня сохранились десятки фотографий Гуго в кожаных бриджах и Эдит в юбках-дирндль. Эти одеяния сильно отличались даже в соседних долинах; они были да и остаются живой историей, создают чувство единения у жителей гор. Лишив Гуго права носить трахт, нацисты отбирали и его горское наследие, делали его чужаком. И наоборот: приехав в Тироль, новый нацистский гауляйтер Франц Гофер полюбил щеголять в трахте, показывая свою близость к людям.

А пока в Линце затягивались силки вокруг местной еврейской общины, Эдуард и Лили Блох оставались под защитой, не страдали от притеснений гестапо и использовали преимущества своего привилегированного положения, чтобы помогать другим. В их квартире на Ландштрассе собирались запуганные насмерть евреи и рассказывали друг другу, как у кого дела с разрешением на выезд. Когда арестовывали или собирались депортировать друзей и знакомых, именно доктор Блох шел в местное отделение гестапо вызволять их оттуда. Иногда у него это получалось; кое-кто из несчастных остался в живых, хотя на это у них было очень мало шансов. Эдуард отнюдь не был чудотворцем: на его глазах рушились жизни друзей, семей, пациентов и коллег.

Конечно, свои благодеяния Гитлер не распространил на друга Эдуарда, хирурга Карла Урбана – того, кто по настоятельной просьбе Блоха в 1907 году оперировал Клару Гитлер. Еврей Урбан лишился своего места в университете, потому что уже несколько лет нацистские законы в Германии изгоняли евреев из профессий и мира науки.

Для местного гестапо доктор Блох оставался исключением и неразрешимой загадкой. Оно одолевало его расспросами, нет ли в нем хоть сколько-нибудь арийской крови. Он, чистокровный еврей, всегда твердо отвечал «нет».

Доктор скрупулезно записывал каждый случай, когда с ним обращались лучше, чем с его соплеменниками. Когда в его квартиру заявились двое, стали обвинять Лили в каких-то грубых словах в адрес Гитлера и требовать 4000 рейхсмарок за «решение вопроса», Эдуард показал им газетную статью о себе, и они удалились ни с чем. Когда гестапо приказало всем домовладельцам расторгнуть договоры со съемщиками-евреями, Эдуард записал: «Офицеры… предупредили моего перепуганного хозяина, что в этом смысле ко мне нужно относиться как к арийцу».

Когда дело дошло до продовольственных карточек, у Эдуарда и Лили на них не ставили штампы, как у других евреев, а это значило, что они могли делать покупки в любое время, а не только в специально отведенные часы. Эдуард сохранил за собой телефон, получал талоны на одежду, не сдал паспорт и мог даже беспрепятственно отправлять телеграммы в США – всех этих привилегий его друзья-евреи были лишены.

Доктора Блоха все заметнее отделяли от еврейского населения Линца. Когда евреям было приказано пометить свои двери желтым знаком и черной надписью «еврей» (Jud), Эдуард беспрекословно повиновался. Потом он писал, что через несколько дней к нему пришли из гестапо и сказали, что по «указанию из Берлина» ему разрешено этого не делать. Эдуард не стал снимать знак сам, чтобы никто ничего не увидел и не обвинил его потом в нарушении закона. Это пришлось делать офицеру-гестаповцу.

Кроме всего прочего, доктора использовали в пропагандистских целях. Нацистская партия стремилась увековечить все и всех, имевших хоть какое-то отношение к молодости их вождя. Личный секретарь Гитлера Мартин Борман организовал фотографирование Блоха в его операционной, собираясь потом вставить этот кадр в документальный фильм о молодых годах Гитлера. Кажется, доктору это совсем не понравилось. С хмурым, недовольным видом он одиноко сидит в пустой приемной и смотрит на кресло, с которого множество пациентов рассказали ему о своих недугах.

Сначала фотографию хотели подписать так: «Фюрер часто сидел в этом кресле у стола». Она получилась очень красноречивой. Теперь в кресло садилось гораздо меньше людей. Потом Эдуард писал: «По законодательству я мог принимать исключительно пациентов-евреев. Это лишний раз напоминало, что работа моя вскоре совсем прекратится. Уже разрабатывались планы по выкуриванию из города всех евреев»[49].

Еще один нацист, теперь уже австрийский, – Адольф Эйхман – в августе 1938 года приспособил старый венский дворец Ротшильдов под Центральное управление еврейской эмиграции. Главной задачей этого заведения было конфисковать у евреев все, что только можно, и лишь потом отпускать их на все четыре стороны. Каждый день перед дворцом выстраивалась длинная очередь за необходимыми бумагами, и над стоявшими в ней без устали измывались нацистские молодчики.

35. Доктор Блох сфотографирован в своей операционной по распоряжению Мартина Бормана для документального фильма о Гитлере