Утраченное кафе «У Шиндлеров»

Самая главная трудность приспособления дома под проведение исследований – это жара. В 1990-х годах для увеличения площади к нему пристроили два полностью кондиционированных крыла из зеленого стекла; но летом очень сложно поддерживать прохладу в старой части здания, потому что с каждым годом в Инсбруке становится все жарче и жарче.

То, что делает Питер, захватывающе интересно, и он рвется посвятить меня во все подробности, но я-то приехала сюда, чтобы ощутить, каково это было бы – жить на вилле моей семьи. Мне хочется привязать снимки из альбомов к комнатам этого дома. Увы, от интерьеров почти ничего не осталось. До наших дней дожила только одна гостиная, с оригинальным паркетным полом, книжными шкафами и встроенным ящиком для хранения вина, украшенным великолепными деревянными инкрустациями. Если я закрою глаза, то, кажется, услышу звон коктейльных бокалов и гул голосов. Огромная, залитая солнцем терраса как будто давным-давно знакома. На многих фотографиях, оказавшихся у меня, на ней или кто-то играет в пинг-понг, или Эдит с Гуго устраивают прием.

Вспоминаются и другие фотографии, сделанные на лужайке у дома: мой отец, совсем еще маленький мальчик, летом играет на траве с собакой, а зимой лепит снеговика. Других детей нет. Его окружают только взрослые.

А сейчас, в настоящем, я разговариваю с одним из работников института, который участвовал в ремонтных работах. Он рассказывает: «Когда мы расширяли подвал, то обнаружили тайный подземный ход из него в соседний Императорский парк». Он вспоминал, как они осторожно поползли до того места, где он обвалился и был заколочен досками: двигаться дальше было просто опасно.

Этот подземный ход выкопала вовсе не моя семья, и выкопан он вовсе не тогда, когда нацисты были на подступах к Инсбруку. Скорее – и эта догадка меня поражает – его соорудил тот, кто жил здесь потом, кто настолько не верил в правоту своего дела (или настолько хорошо осознавал свою вину), что счел необходимым обеспечить себя запасным выходом.

Я прощаюсь с обитателями виллы и размышляю о том, кто въедет в нее, когда они переберутся на новое место. Станет ли она опять семейным очагом? Я недолго раздумываю, хотела ли бы жить в ней, но решаю, что все же нет. Правда, мне очень хотелось бы, чтобы ее не бросили на произвол судьбы, чтобы нашелся человек, готовый восстановить виллу в прежнем, шикарном виде тридцатых годов. Не один только мой отец считал, что это лучший адрес в Инсбруке. Она возбуждала зависть в самых высших кругах нацистской элиты.

Нам, детям, Курт рассказывал, что, когда нацисты въезжали в Инсбрук, он слышал радостный рев на забитой людьми и увешанной флагами улице по соседству с виллой Шиндлеров. Думая об этом теперь, я понимаю, что даже еврейскому мальчишке было очень трудно не поддаться волнению, охватившему тогда весь город. И уже совсем скоро он свел знакомство с новым режимом.

В конце весны 1938 года в дверь позвонили. Двенадцатилетний Курт только что вернулся из школы и был дома один. Мама Эдит еще не вернулась из Лондона; отец был на работе. Открыв дверь, Курт увидел перед собой рослого симпатичного человека в военной форме, который улыбнулся, учтиво попросил разрешения войти и спросил: «Не покажешь ли мне дом?»

Курт заколебался, но хорошие манеры взяли верх, и незнакомец вошел. Мальчик показал ему две гостиных и кухню на первом этаже, пальцем ткнул в сторону большой и солнечной террасы, а потом повел на второй этаж, где было три спальни. Весьма довольный гость поблагодарил юного экскурсовода, потрепал его по голове и ушел. Спросить, кто это был, Курту и в голову не пришло.

А если бы он это сделал, то услышал бы в ответ: «Гауляйтер Франц Гофер». Только потом до Курта дошло, что к нему приходил самый могущественный во всей Западной Австрии нацистский чиновник – человек, который, стоя во главе одного из сорока двух укрупненных округов (гау), нес ответственность лично перед фюрером.

Гофер родился недалеко от Зальцбурга, но ходил в инсбрукскую школу и считал себя местным. И действительно, некогда он был близким соседом Гуго и Эриха, владея магазином радиоприемников на Максимилианштрассе, за углом от Андреас-Гофер-штрассе. Потом Гофер утверждал, будто бы его заставили расстаться с бизнесом через два месяца после аншлюса, когда Гитлер поставил его во главе новой административной единицы – гау Тироля и Форарльберга.

Гофер, не мешкая, стал доказывать свою лояльность нацистам: вступив в их партию в 1931 году, он быстро возглавил ее тирольское отделение, но в 1933 году, когда нацистов объявили вне закона, был арестован и получил два года тюрьмы. Он бежал, перебрался в Италию, потом в Германию, где был занят организацией помощи австрийским нацистам, как и он скрывшимся в этой стране.