Утраченное кафе «У Шиндлеров»

Через двадцать дней Луиза подала в земельный суд Инсбрука заявление на официальную регистрацию прав собственности на подарок Эгона ей – на его часть бизнеса. Ей отказали на том основании, что такие передачи должны разрешаться исключительно управлением по передаче активов, которое находилось в Вене.

Она не сложила руки. В том же году, только позже, юрист Луизы подал апелляцию на это решение, указав, что с 1 октября 1938 года такое разрешение требовалось только для коммерческих, и притом действующих еврейских предприятий, но не объектов недвижимости. А бизнес Дубски простаивал уже несколько месяцев, и, по логике юриста, поэтому разрешения и не требовалось.

Вплоть до июня Эгон и Луиза оплачивали труд своих сотрудников, хотя и не получали никакого дохода. Постепенно им становилось все тяжелее и тяжелее. 17 октября офицеры гестапо арестовали Эгона и недвусмысленно приказали ему немедленно покинуть Инсбрук. Эгон ослушался и на следующий день попытался свести счеты с жизнью. На время выздоровления Луиза сумела поместить его в психиатрическую лечебницу в Инсбруке.

Что же до собственно бизнеса, то надежда блеснула. Юрист Луизы выиграл дело в Верховном земельном суде Инсбрука. К ноябрю 1938 года она зарегистрировалась как законная владелица половины бизнеса Дубски, а другой половиной стала владеть по договору, пусть пока и без законной передачи прав.

В ноябре 1938 года нацистская партия начала открыто демонстрировать ненависть и презрение к евреям, жившим среди австрийцев. И Шиндлеры, и Дубски, и даже Блохи оказались без всякой защиты.

14 Санки

Уоппинг, Лондон, 2019 год

Я выросла, зная, что из всех отцовских воспоминаний о 1938 годе, когда состоялся аншлюс, одно очень живое и травматичное во многом предопределило его жизнь. Оно относилось к событиям одной ночи, о которых он рассказывал мне всегда очень подробно. Это была ночь с 9 на 10 ноября 1938 года, гораздо лучше известная под названием «хрустальной» (Kristallnacht). Странно, что такое поэтическое название получил страшный погром, смерч организованного насилия, смерти и разрушения, направленный против синагог, еврейского имущества и самих евреев, промчавшийся по всему немецкому рейху. Гуго стал одной из его жертв, и мой отец часто описывал, как он стал невольным свидетелем этого.

Чтобы как следует понять, что же произошло и что он видел, я обращаюсь в земельный архив Инсбрука за свидетельскими показаниями 1945–1946 годов, когда виновные наконец оказались под судом. Ответа я ждала долго, несколько недель. И вот большой белый конверт с бумагами пришел в Лондон.

Мне и любопытно, и страшно открывать его. Интересно, как эти люди оправдывают то, что сделали; я надеюсь услышать и голос своего деда. Когда, освободив стол, я раскладываю на нем все бумаги, я быстро понимаю, что как раз его-то и нет. Приходится довольствоваться тем, что говорят другие, в том числе и обвиняемые, чьи первые показания датированы 1, 2 и 13 августа 1945 года.

Это было всего через полтора месяца после того, как оккупационные силы американцев ушли из Тироля и местная полиция начала расследовать преступления, совершенные в годы нацизма. Меня удивляет быстрота, с которой машина военной юстиции собрала свидетельства в деле моего деда, хотя более сложных и серьезных дел у нее было конечно же гораздо больше. Но возможно, именно такая ловля всякой мелочи позволила ускользнуть более крупной рыбе.

Из документов, которые оказались в просмотренных мной папках, я узнала, что по делу о нападении на Гуго проходили три человека. Все трое были членами Национал-социалистического моторизованного корпуса – НСМК (Nationalsozialistisches Kraftfahrkorps, NSKK), военизированной организации, где мужчины обучались вождению и обслуживанию автомобильной техники, а также доставляли машины и грузы туда, куда было нужно армии. После войны члены НСМК всячески убеждали союзников, что это было всего лишь объединение автолюбителей, нечто вроде Британского Королевского автомобильного клуба.

Однако структура этой организации говорила об ином. После некоторых розысков я обнаружила, что в НСМК существовало не менее девятнадцати различных званий и некоторые из них были очень похожи друг на друга. Я и не представляла себе, что в скромном транспортном подразделении существовала такая разветвленная система; чуть измененные звания практически повторяли те, что существовали в немецкой армии.

Обергруппенфюрером НСМК был не кто иной, как гауляйтер Гофер. Ниже по иерархии стояли трое обвиняемых: Йозеф Эбнер был обертруппфюрером, Август Хёрагер – шарфюрером, а Ганс Рюдль – труппфюрером. Эбнер, самый старший из троих, поднявшись с самого низа, прошел семь ступеней этой лестницы. Мне было ясно, что все трое обвиняемых были, что называется, мелкой сошкой и всячески подчеркивали это.