Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала

Прежде всего изучение писания должно преображать человека. «Если, изучив ^“Изречения^”, человек остается тем же, кем был прежде, – говорил Чэн И, – значит, он и не начинал их изучать»[1122]. Очень важно было интегрировать «изучение книг» в «исследование вещей» природного мира как плавный, поступательный процесс. «Следует изучать одно сегодня, другое завтра, – объяснял Чен. – Накопив достаточно знаний, ученик внезапно, как бы в неожиданном прозрении, достигнет понимания»[1123]. После долгого интенсивного обучения наступает миг прозрения, когда все вдруг становится на свои места. В отличие от буддистского просветления, выходящего за пределы мышления и чувств, неоконфуцианцы не считали возможным разделять нравственное, интеллектуальное и эмоциональное прозрение. Даже для рационалиста Чэн И изучение писаний имело и физический резонанс:

Читая «Изречения» и «Мэн-цзы», будь внимателен и старайся ощутить их истинный вкус. Всерьез применяй слова мудрецов к себе. Не относись к ним как к пустой болтовне… Некоторые люди читают «Изречения» так, что при этом с ними ничего не происходит. Другие счастливы понять в них одну или две фразы. Но есть и такие, кто прочтет книгу – и, сам того не замечая, начинает прихлопывать руками и притопывать ногами.

Чтобы углубить этот процесс, Чэны ввели обычай «сидения в тишине» (чжин-цзуо), заимствованный из буддистских и чань-буддистских медитаций и представляющий собой облегченную форму йоги. В позе лотоса сидеть не требовалось; цель была лишь в том, чтобы опустошить беспокойный человеческий ум на время ежедневной практики чжин[1124]. Один из учеников Чэн Хао рассказывал, что, медитируя таким образом, «учитель напоминал глиняную статую, однако, когда общался с людьми, был подобен шару, полному мирного расположения духа»[1125]. Учили Чэны главным образом на собственном примере. О Чэне Хао говорили: «Он никогда не делает другим того, чего себе не пожелает»[1126]:

Столь совершенным было его самовоспитание, что он был полностью пропитан духом мирным, являвшим себя и в голосе, и в выражении лица. Однако при взгляде на него ощущалась такая высота и глубина духа, что никто не смел обращаться к нему без уважения[1127].

Так Чэн Хао столь глубоко впитал в себя писания, что сам стал их живым воплощением.

* * *

После падения западных провинций Римской империи Европу постоянно атаковали викинги, мадьяры и пираты, так что единственными островками спокойствия зачастую оставались монастыри. В начале V века Иоанн Кассиан (ок. 360–435) основал на юге Франции монашеские общины, где знакомил западных христиан с Оригеновым методом экзегезы и с духовностью отцов-пустынников, основанной на заучивании и постоянном повторении библейских текстов. Египетские монахи называли это «мнемэ теу» («память о Боге»); однако, как объясняет исследовательница-медиевистка Мэри Каррутерс, мемория — это не просто воспоминание о событиях прошлого, она требует изобретательности и творческого начала[1128]. Выученное наизусть, писание становится основой для новых идей – твоих собственных. Это противоречит зацикленности современной науки на объективности и неприкосновенности древних текстов. В мире до модерна было не только допустимо, но и совершенно необходимо заставлять древние тексты говорить нечто новое: как мы уже видели, целью была не верность прошлому, а образование и наставление будущих поколений.

В тексте, чрезвычайно важном для западной герменевтики, Павел сравнивает себя с архитектором:

Я, по данной мне от Бога благодати, как мудрый строитель, положил основание, а другой строит на нем; но каждый смотри, как строит. Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос. Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, – каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть[1129].