Утренняя заря

— Не кричи! Зачем ты кричишь, Халлер? — возмутился старик. — Двадцать лет знаю я тебя, грамоте тебя учил, так что ты на меня не кричи… и не ври, пожалуйста. Шрам этот, что у тебя на лице, ты заработал в корчме у нас в Б. По моему подсчету, это было лет шесть назад, на празднике святого Иштвана. Ссора у вас вышла, вы начали швыряться бутылками с газированной водой, одна из них разбилась — и осколком тебе вспахало физиономию, Халлер. — Тихий, одинокий старик уже давно разучился громко разговаривать. Он начал задыхаться и даже вспотел, сдернул с себя шапку, вытащил носовой платок, вытер лоб и углы рта. — Молчи! — крикнул он на Дымного, видя, что тот собирается что-то возразить. — Ты уже достаточно трепался, теперь я скажу свое слово, Халлер! — Затем, обернувшись к толпе, учитель заговорил с поразительно бесстрашной наивностью, точно перед классом: — Я думаю, что у этого парня настоящий талант. Он гений в арифметике! Еще сопляком, когда у него материнское молоко на губах не обсохло, он был уже «благородием» и старшим бухгалтером у нас в Б., в тамошнем производственном кооперативе. Но загордился, попал в плохую компанию, начал курить и развратничать, негодяй этакий. А для таких дел нужны деньги, много денег. И у кого их нет, тот изворачивается, достает, точнее говоря, крадет. Ты именно так и поступил, Халлер! — закричал он на Дымного. — Растратчиком стал! Поэтому у тебя и были неприятности с властями!

Этого Дымный не мог вынести. Лицо его искривилось, вспыхнуло, шрам побагровел. Он вскинул автомат и дико, срываясь на визг, закричал:

— Расступись! Расступитесь все! Я уничтожу этого провокатора!

Но до стрельбы дело не дошло: отчасти помешали женщины, потянувшие учителя к себе и спрятавшие его за своими спинами, отчасти — железный прут, который в руках Дьере оказался страшным оружием. Дюжий секретарь с такой силой ударил прутом по автомату Дымного, что оружие полетело на землю.

Все последующие события разыгрались в несколько мгновений.

Дымный, с онемевшими от удара руками, вдруг почувствовал, что летит прямо в толпу разъяренных женщин. Сообщники его разбежались — кто бросился к сараям, кто спрятался за ветряк. Гвардейцы старались выбраться со двора, пока не поздно, пока члены кооператива не разорвали их на куски. Только Золтан и младший Холло пробовали сохранить достоинство, но их обоих вместе с потрепанным Дымным, вернее, Ене Халлером, передавая из рук в руки, как по конвейеру, выставили на улицу: «Убирайтесь вон, незваные гости, и никогда больше не показывайтесь!»

А дядя Викар, дыша на свое пенсне и протирая его платком, сказал Форгачу:

— Я всегда говорил, прошу покорно, что наш кооператив — это настоящий людской улей: сильный, разумный и даже от… Acherontia atropos умеет избавиться.

— А что это такое? А… а… ну, одним словом, то, что вы сказали? — спросил Форгач, чувствуя, как потеплело у него на сердце.

— Acherontia atropos — бабочка, мертвая голова. Самый жестокий и опасный враг пчел. И ведь нет у нее ни зубов, ни жала, только одно — хитрость! Такая хитрая, что вечером, залезая в улей за медом, в совершенстве подражает жужжанию пчелиной матки. Весь улей от этого дуреет, становится беспомощным, парализованным и молчаливо позволяет себя грабить. Для меня все, что случилось, товарищ председатель, только эпизод. А ведь пришел я сюда, прошу покорно, за сахаром: пчелам нужен запас на зиму. И пришел заранее, чтобы потом с вами не ругаться, как это было, товарищ председатель, в прошлом году, из-за этого самого сахара…

10

Семья Холло жила на окраине села за мостом через Малую Рабу и занимала целых два дома. Дом поменьше, кирпичный и крытый черепицей, налево от ворот, был построен еще родителями жены унтер-офицера Холло. Другой, побольше, в правом углу усадьбы, воздвиг сам унтер-офицер Холло. По сравнению с первым он казался барским особняком. Модный в тридцатых годах, провинциальный архитектор вложил все свое искусство в постройку угловой веранды, башенки и широких зеркальных окон с опускающимися жалюзи. После того как Винце женился, две комнаты этого «замка» заняли молодожены, а третью, самую лучшую, реквизировали для секретаря районного совета, — наезжая в М., он там останавливался. Теперь в ней поселились Машат с сыном. Около девяти часов вечера к ним постучал младший Холло, незадолго до того слушавший по радио выступление кардинала Миндсенти.

Золтан и старый Холло были в наряде в здании сельсовета. Машат уже собирался ложиться и, так как был человеком пунктуальным, в любом положении придерживающимся своих привычек, перед сном немного позанимался шведской гимнастикой — это помогало против бессонницы и способствовало правильному пищеварению. Он встал на цыпочки, набрал в легкие воздуха, замахал руками, потом, чуть поохав, попытался дотянуться руками до щиколоток.

— Можно? — Дверь отворилась — и на пороге показался младший Холло, державший под мышкой бутылку с ромом, а в руках — две рюмки.

Машат выпрямился, потянулся за пиджаком и, думая, что Винце пришел выпить с ним по случаю какой-нибудь хорошей новости, спросил: